— Его кайф выражается в конкретном денежном эквиваленте, —
буркнула Лидия. — А мой только в страхе за собственную шкуру.
— Ну, поэтому он Доренко, а ты — Шевелева, — изрекла Нина
философски. — Не бойся. Леонтьев тебя на съедение не отдаст.
На самом деле это был главный вопрос.
Она до сих пор не могла понять, какую роль во всем этом
играет Игорь Леонтьев. Вариантов, как выражается в таких случаях Егор Шубин,
может быть только два: или Леонтьев подставил ее и, следовательно, он с самого
начала знал, что документы фальшивые, или не знал и, следовательно, его тоже
кто-то подставил.
Кто же? Главный? Или кто-то еще выше главного?
Нинулька отпила из чашки с надписью “Я люблю Нью-Йорк”.
— Ты бы с Игорем поговорила, если боишься этого Шубина, —
посоветовала она, подумав. — Ведь это он давал разрешение на статью. Значит,
они с главным что-то там проверяли…
— Нин, — сказала Лидия и посмотрела на дверь, из-за которой
доносился привычный, успокоительный и мирный редакционный шум. Сейчас он
действовал Лидии на нервы, — копии бумаг были у меня дома. Вчера кто-то
забрался ко мне в квартиру и все копии выкрал.
— Да ты что!.. — ахнула Нинулька.
— Я боюсь идти к Леонтьеву, — призналась Лидия. — Потому что
если у него документов тоже нет — все. Я пропала. Понимаешь?
— Понимаю, — протянула та. — А как это вышло, что их украли?
— Обыкновенно. Как все крадут. Влезли в квартиру и украли. Я
приехала — бумаг нет.
— А у кого был ключ от твоей квартиры? — тут же спросила
редакторша. — Ты знаешь?
Почему-то Лидия об этом не подумала.
Ключ, ключ…
Ключ был у матери, но она забрала его, когда потеряла свой.
Потом вернула, когда сделала дубликат. У Леонтьева никогда не было ключа от ее
квартиры. И ни у кого не было. Она никогда не давала любовникам ключи от своей
квартиры. Мой дом — моя крепость. Мужчины приходят и уходят, а дом остается.
— Нин, — внезапно вспомнив, сказала Лидия испуганно, — я
недавно ключи потеряла. И даже к матери ездила за запасными.
Это было… дня три назад. Или пять. Да, точно, пять дней
назад.
— Поздравляю, — ляпнула Нина. — Ключи у тебя вытащили.
— Если вытащили, — Лидия перестала включать и выключать
лампу и потерла лоб, — значит, пять дней назад кому-то было известно, что эти
бумаги… фальшивка.
Нина со стуком поставила кружку на стол.
— Лидия, — она старательно потерла пальцем какое-то
незаметное для Лидии пятно на столе, — иди-ка ты прямо сейчас к Леонтьеву. Он
знает, что у тебя бумаги пропали?
Лидия покачала головой.
— Ну вот. Расскажешь, что бумаги пропали и что на той неделе
ты потеряла ключи. Мне кажется, что все это нужно рассказать ему как можно
скорее.
Но Леонтьева не было на месте. Лидия прислушивалась к тишине
в его кабинете со смесью страха и облегчения.
А что, если он знал, что бумаги ненастоящие? Что, если он с
самого начала знал, чем должна кончиться вся комбинация, и даже планировал ее?
Как ей быть? Спасать ее некому, и, отец всегда говорил, что, когда опасность
действительно реальна, спасаться нужно самой. Никто не станет тащить тебя
из-под перекрестного огня.
— Да он не приходил с утра! — сообщил Лидии Павел
Владимирович Гефин. Как всегда, он куда-то спешил, в руках у него была
огромная, полная бумаг папка.
“Что он там таскает в этих папках?” — подумала она с
неожиданным раздражением.
— Уехал в Кремль, там сегодня какой-то важный брифинг.
Павел Владимирович всегда был осведомленнее всех. Наверное,
только Тамара Петровна могла перещеголять его в вопросах осведомленности. И еще
он был отличный журналист. Профессиональный, выдержанный, проверяющий все до
последней точки. Лидия его терпеть не могла.
— А ты соскучилась? — напоследок поддел ее Павел
Владимирович. Это означало, что ей не стоит забывать о том, что он знает о ее
романе и знает, как все печально закончилось.
— Не успела, — проворковала Лидия сладко и взяла Гефина под
руку. От сладости собственного голоса у нее даже зубы заболели. — Мы утром
только расстались, и он так спешил, что забыл у меня свои презервативы. Вы не
передадите, если его увидите, Павел Владимирович? А то я сейчас уезжаю…
Гефин посмотрел на нее страшными глазами, что-то
нечленораздельно замычал, выдернул руку и пошел по коридору, несколько сбившись
со своего привычного размеренного шага. Его округлая спина и розовая глянцевая
лысина выражали целую гамму чувств — от негодования до омерзения.
“Ну и пусть, — решила Лидия. — Терять мне все равно нечего.
Если Леонтьев все знал, значит, завтра, ну, от силы послезавтра, меня уволят, и
даже Станислав Зайницкий ничем не сможет мне помочь.
Таких ошибок не прощают и не забывают никогда”.
Внезапно ей стало холодно и тошно.
— Стае! — окликнула она пролетавшего мимо Смирнова. — Дай
сигарету.
Смирнов затормозил и вернулся.
— Скучаешь? — спросил он, торопливо роясь в карманах. —
Тяжело ты, бремя славы?
— Какой еще славы! — отмахнулась Лидия. Он протянул ей
сигарету, она прикурила, и он сказал:
— На тебя сегодня все газеты ссылаются. Ты что, не слышала?
А вчера в программе “Время” передали и тоже на нас сослались, что это, мол,
наши данные. И утром по “Русскому радио” в обзоре печати…
— Да ты что… — пробормотала Лидия таким тоном, как будто он
сообщил, что ее фотографии вместе с домашним телефоном напечатал журнал
“Плейбой”.
— А ты ничего не видела и не слышала? — спросил Смирнов
недоверчиво.
Она не могла ничего видеть и слышать потому, что вчера
вечером ездила с Егором Шубиным выручать его брата. А сегодня утром на кухне у
Егора Шубина, где она пила кофе и ела теплую булку, которую принес дед Егора,
не работали ни приемник, ни телевизор.
— Это называется резонанс, — пояснил Смирнов, следя за
выражением ее лица. — Ты не знала, что скандальные материалы всегда вызывают…
резонанс?
— Стас, отстань от меня, — попросила Лидия жалобно. Ей нужно
подумать. И позвонить. Позвонить как-то так, чтобы ее никто не слышал. И
совершенно напрасно она рассказала Нине, что у нее украли документы.
Она решительно потушила сигарету и почти бегом бросилась в
свою комнату. Нинулька ушла на выпуск — там у нее были подруги, — остальные еще
не приходили. Лидия взглянула на часы. Два часа. Сейчас народ начнет подтягиваться.
