— У вас потрясающий дед, — сказала Лидия, когда они вошли в
лифт. — Просто необыкновенный.
— Совершенно необыкновенный, — согласился Шубин с
удовольствием. — Ему восемьдесят шесть лет, он недавно прочитал Лимонова и
сказал: “Много вздору пишет!”
Лидия засмеялась:
— У меня тоже была чудная бабушка. Совсем простая. Добрая,
умная и совсем простая. Когда она умерла, оказалось, что именно на ней все и
держалось. Ее не стало, и родители в тот же год развелись. Мне было
восемнадцать лет.
— А мои родители развелись, когда мне было восемнадцать
дней. Или около того. — Он улыбнулся. — Мне повезло.
— Повезло?
— Мне не пришлось пережить это, когда я уже был… в сознании
и начал что-то понимать. Меня дед вырастил. А мне на Димку всю жизнь было
наплевать…
В молчании они дошли до машины.
— Бросьте вы, — осторожно сказала Лидия. — Сколько у вас лет
разницы?
— Двадцать, — ответил он злобно. — Двадцать лет у нас
разницы. Так что, милая барышня, мне даже придумать нечего в свое оправдание.
Пропал бы пацан, если бы не этот хренов маньяк, которого он хотел наказать, и
не девушка Лиза, которая мне позвонила. Теперь он эту науку на всю жизнь
запомнит, а я всю жизнь буду думать, что было бы, если бы я тогда телефон не
включил, который дед выключил…
Лидия посмотрела на него сбоку. Вид у него был удрученный.
— Слушайте, Егор, — вдруг спросила она, — а у вас очки что,
совсем без диоптрий?
— Что? — Он изумился до такой степени, что даже засмеялся. —
Очки?
— Зачем вам очки? — повторила Лидия. Этот вопрос не давал ей
покоя. — Дураку ясно, что зрение у вас стопроцентное. Это я точно знаю как
пожизненный очкарик. Так зачем?
— Очки придают мне интеллигентность и стильность, — ответил
он и покатился со смеху. — Ясно вам?
Он так хохотал, что Лидия тоже засмеялась. Больше от
удивления. Егор Шубин, оказывается, умеет смеяться.
— Когда вы в этих очках, на вас страшно смотреть, не то что
с вами разговаривать, — произнесла она скороговоркой. Ночь и только что
пережитое создавали иллюзию странной близости. Конечно, утром эта иллюзия
исчезнет без следа, но сейчас она была такой реальной, и Лидии показалось,
будто она все что угодно может сказать этому человеку, который так ей нравился.
С самого начала нравился.
С того самого момента, когда она выскочила из кустов ему
наперерез, а он сказал: “Пресса всегда появляется неожиданно”.
Или даже раньше, когда он так холодно и умопомрачительно
вежливо разговаривал с ней по телефону.
— Да, — согласился он, — это у меня получается очень хорошо.
Вернее, до последнего времени получалось. Это очень удобно — когда тебя все
боятся и никто с тобой не разговаривает просто так.
— Неужели?
— Это экономит массу времени. Впрочем, очевидно, проблем со
временем у меня больше не будет.
Лидия промолчала. Это был совсем другой разговор. Проблем со
временем у него не будет потому, что она, Лидия Шевелева, лишила его работы.
Она смотрела, как медленно поднимаются вверх гофрированные
гаражные ворота.
Может или не может быть, чтобы все содержащееся в тех
документах было неправдой? Если может, тогда он должен немедленно подавать на
газету в суд и в редакции должно начаться служебное расследование. Если он
выиграет дело, редакция принесет свои извинения, возможно, заплатит
компенсацию, опубликует опровержение и… И все. На работу Егор Шубин никогда не
вернется. Никому не нужен юрист с подмоченной репутацией. Однако он человек,
много лет проработавший в опасной близости к такой закрытой, сложной и
могущественной персоне, как Тимофей Ильич Кольцов, который вряд ли отпустит на
вольные хлеба проштрафившегося юриста.
Как говорил в каком-то фильме Ален Делон, “он слишком много
знал…”.
У Лидии вдруг волосы на голове зашевелились, она дернулась в
кресле, как будто ее кольнули в бок, и сунула руки в карманы.
— Куда? — спросил Шубин.
— В Архангельский переулок, — ответила она машинально. —
Слушайте, Егор, а что вы собираетесь делать?
— В каком смысле?
— Ну… — Она не знала, как это сказать. — Ну теперь, когда у
вас… стало так много времени…
— А-а, — протянул он. — Вы решили раскаяться в содеянном?
— Нет, — решительно ответила она. — Просто еще утром я была
совершенно уверена, что вы подлец, а сейчас я… ни в чем не уверена!
— Что так? — Его тон не нравился Лидии. Его тон был просто
ужасен, но ей не хотелось обращать внимание на тон.
— Мне понравился ваш дед, мне понравился ваш брат, мне
понравился ваш друг и то, что вы… сами полезли в этот подвал.
— Я полез в этот подвал сам только потому, что в этой стране
я умею делать такие вещи лучше всех. Я, Заяц и еще человек шесть. Причем именно
в таком порядке. Ясно? — Он посмотрел так, как смотрел когда-то, будто он был
все еще тот Егор Шубин, а она просто навязчивая журналистка. — Так что не
выстраивайте никаких героических образов, чтобы потом не разочароваться. Если
бы я не умел этого делать, я бы попросил кого-нибудь, кто умеет.
— Вы виделись сегодня… или когда там… вчера с Леонтьевым?
— Виделся, — согласился Шубин. — Он меня выгнал, пригрозил
охраной и еще бог знает чем и никаких бумаг мне, конечно, не показал.
— Были не только бумаги, — быстро сказала Лидия. — Была еще
кассета.
— Какая кассета?! — изумился он.
— Обыкновенная аудиокассета. Кажется, “Сони”, — ответила она
раздраженно. — Мне положили ее в почтовый ящик. На ней была запись вашего
телефонного разговора как раз относительно фирмы “Континенталь”. Никакой
конкретной информации, но вы несколько раз ее упомянули. И призывали вашего
собеседника быть осторожнее.
— Подождите, — изумился Шубин и съехал к обочине. — Я просил
кого-то быть осторожнее?!
— Да, да! — подтвердила она, раздражаясь все больше и
больше. Ей казалось, что она выдает профессиональные секреты, подставляет
Леонтьева, главного и вообще всю свою работу только из-за того, что в пять
часов утра она неожиданно поняла, что ей нравится Егор Шубин. — И голос, между
прочим, совершенно определенно ваш. Его ни с чьим другим не спутаешь…
— Но в вашей статье не было упоминания о кассете!
— Леонтьев сказал, что пленка — это никакой не документ и
ссылаться на нее нельзя. Но она… как бы совершенно убедила нас в том, что
документы подлинные.
