— Что ты споришь с дедом? — говорит. — Он на этом собаку съел.
— Дед, это правда? — спрашиваю.
— Правда, внук, правда, — отвечает дед.
После таких откровений что-то мне перехотелось с дедом спорить. Целую неделю думал, потом у мамы спрашиваю:
— А правда, что наш дед собак ест?
Зря я во время завтрака это спросил. Мама убежала в туалет и долго не выходила. Вышла с влажными глазами и грозно спрашивает:
— Кто тебе эту чушь сказал? Ты от кого это слышал?
— Бабушка сказала, — отвечаю.
Мать — в спальню к бабушке. Возвращаются втроем — дед, бабуля и мама. Хохочут, как ненормальные, дурачком меня называют. Я даже обиделся. Потом все объяснили, и я понял, что никаких собак дед мой не ел. Вот вам и поговорочки. Чуть заикой меня не сделали. Сейчас-то я знаю, что от бабушки можно ожидать чего угодно. Даже, если что-то непонятно, я не расстраиваюсь. Недавно подслушал, как бабушка ругала моего папу. Это же он для меня папа, а для нее такой же, как я для мамы. Так вот бабуля ругает папу, защищает маму (а они накануне немного повздорили) и вдруг говорит: ты не прав, Шурик (папа мой — Шурик, представляете?), она, чтобы угодить тебе, землю носом роет, а ты кричишь на нее. Это ж надо такое придумать! Мама для папы носом роет землю. Нет, бабуля у меня большой оригинал. Очень большой.
Я уже говорил вам, что с Машкой мы сошлись сразу? Удивительная девчонка. Когда мы познакомились, она была с хвостом. А вечером я увидел ее с распущенными волосами и обомлел. Не помню название, еще в детстве смотрел какой-то мультфильм, так вот там была летающая принцесса. Чтобы вы могли представить Марию Сизокрылую, вспомните или пересмотрите тот мультфильм, и вам сразу все станет понятно, о чем я говорю. У нее слегка обгорел кончик носа, и она стеснялась этого. Но, честное слово, это нисколько не портило ее. Напротив, когда она прикасалась пальчиками к носу, стараясь прикрыть розовое пятнышко, это выглядело очень забавно. Днем мы играли в бадминтон, и в какое-то мгновение я вдруг вспомнил аптекаршу. У меня даже дыхание перехватило. Так мне хотелось подойти к Машке и обнять ее. Но я же не придурок какой-то, бросаться на девчонок. Это я вам рассказываю свои мысли, а на самом деле я продолжал играть как ни в чем не бывало. Но понравилась она мне, конечно, безумно. С первого же дня.
— Миша, а у вас тут церковь есть? — вдруг спросила Маша.
— Конечно, есть, где ж их нету? — отвечаю. — А тебе зачем?
— Люблю в церковь ходить. Покажешь?
— Покажу. Здесь недалеко.
— А ты часто ходишь в церковь?
— Иногда, — соврал. Я же вам говорил, что не хожу в церковь и брыкаюсь, когда бабушка меня туда тащит. Сейчас я об этом пожалел. Нужно будет у бабульки вечером проконсультироваться, как там и что. А то опозорюсь перед Машкой.
— А я каждую неделю с мамой хожу, — говорит Мария. — Мне так там нравится. Вот скажи, ты замечал, что там душа начинает петь? Такое ощущение, что внутренний голос напевает какую-то мелодию.
Да, думаю, тебе хорошо, ты в музыкальной школе учишься, вот тебе и мерещатся всякие мелодии. Хотя, кто его знает, я же был там всего однажды, может, в следующий раз и у меня душа запоет.
Маша неожиданно резко сменила тему.
— Слушай, а вы тут на рыбалку ходите?
— Конечно, ходим, — облегченно вздохнул я. — Хочешь порыбачить? У нас и удочки есть.
— С удовольствием! — вскрикнула Мария. — Я так мечтаю на рыбалку сходить, но мой папа не любит этим заниматься. Сходим?
— Нет проблем! — воскликнул я. — Хоть завтра утром.
— Серьезно? — удивилась Маша.
— Конечно, серьезно, — говорю. — Ты на велике можешь кататься?
— Могу, — закивала Маша.
— Вот и хорошо, — говорю, — здесь до озера километра три, не больше.
Мы договорились встать в пять утра. Я с вечера приготовил снасти. Отец мне помог. И, как мне показалось, пока мы готовили все эти лески, крючки, поплавки, папа надо мной посмеивался. Мурлыкал себе под нос песенку: «Ты — рыбачка, я — рыбак…» А может, мне просто показалось или это совпадение. Чего это он вдруг песню такую запел. Никогда раньше за ним такого не замечал. Ах, папа-папа… Я же все понял, я обо всем догадался.
Глава 13
Все по плану. Если честно, я сначала даже сомневался. Думал, встанет Машка в такую рань или нет, все-таки девчонка. У них ведь семь пятниц на неделе — то в церковь, то на рыбалку.
— Там купаться можно? Купальник брать? — спокойно спросила она, а у меня все внутри оборвалось. Не знаю, что со мной случилось, но от этого простого, совершенно обычного вопроса, который я слышал миллион раз и от мамы, и от сестры, я думал, мое сердце сейчас выскочит и улетит сизокрылой птицей в небо.
— Да-да, — выдохнул я. — Конечно, бери. Мы всегда купаемся в озере. Там вода чистая и берег песчаный, как на море. Только ты куртку набрось, я сейчас тебе свою ветровку дам. Вдруг дождь пойдет, да и прохладно с утра. Так что куртки нам не помешают.
— Спасибо, — проворковала голубка.
Я заметил, если человек красивый, у него все красиво. И волосы, и руки, и ноги, и даже зубы. Маша очень красиво улыбалась. Я таких улыбок еще не встречал. Впрочем, а что она делала не красиво? Если бы вы видели, как она садилась на мой велосипед, не на дамский, хочу заметить, и причем в платье. Сначала хотел ей свой спортивный костюм предложить, но потом передумал. Пусть будет в платье. Мне хотелось любоваться ею. В платье она действительно похожа на птицу. Летящую птицу, как моя мама. Милая девочка, несмотря на облупленный нос. Носик.
Если бы мы поехали на рыбалку с отцом или, допустим, я один, то мы бы уже через пятнадцать-двадцать минут были на озере. С Машкой мы добирались минут сорок, если не весь час. Оказалось, она не очень-то и хорошо ездит на велике. Я все время шел рядом с ней, чтобы в любой момент ей помочь, если она вдруг вздумает проверить твердость пашни на поле. Наша дорога лежала через вспаханное поле, по которому вихляла вытоптанная такими же рыбаками тропинка. Поле, поле… И вдруг я увидел равнину поэта Бродского. «Смерть — это только равнины…» Почему холмы — жизнь, а только равнины — смерть? Нельзя быть только равниной. Ровная линия — это смерть. Где я это видел? Где слышал? Ровная линия — смерть. А холмы — это как качели. Вверх-вниз, вверх вниз, вверх-вниз… Не хочу равнину. Не хочу. Мне бы взобраться на самый высокий холм и скатиться с него кубарем. Мы с Машкой — два холма. Мы два холма на равнине. Мы несем жизнь по этому полю. По этой равнине. «Жизнь — холмы, холмы…»
Холмы — это край земли.
Чем выше на них восходишь,
тем больше их видишь вдали.
Подлец я все-таки. Подлый и коварный тип. Даже не знаю, как в этом признаться. Пацаны наверняка меня поймут, а девчонки, наверное, осудят. Каюсь, девочки. Каюсь. Но мне так хотелось, чтобы Машка упала с велосипеда. Но, конечно, чтобы без травм, без всяких там переломов и ушибов, упала, но как бы понарошку. Вы понимаете, о чем я? Вот она едет, едет и вдруг — бац! — наехала на кочку, руль выскальзывает из ее ладошек, велосипед кренится, еще мгновение — и велосипедистка окажется на земле. Она в испуге взмахивает крыл… руками, ахает, широко раскрывает глаза и уже готова закричать, но тут я в прыжке, словно уссурийский тигр, вытянувшись всем телом, лечу к ней и вклиниваю свои мощные лап… руки в крошечный, микроскопический промежуток между талией и землей. Девушка спасена, я поднимаю ее на руках, она обвивает мою шею тонкими руками, прижимается ко мне, дрожит, шепчет слова благодарности… Я пинаю этот ненавистный велосипед и несу птицу до самого озера. Она засыпает у меня на руках, склонив голову мне на плечо. Ее волосы превратились в мои, я дышу ими и не могу надышаться, я целую их, ловлю губами, Машенька, спи моя девочка, спи…
