Поймите, мы не нарочно их разбиваем. Бережем, холим, но вот хоть тресни, в один прекрасный момент телефон почему-то грохается на землю, тротуар, лестничную площадку, перрон и погибает. Что я только (вместе с родителями) ни придумывал для того, чтобы уберечь свою «трубу» от непредвиденных обстоятельств — и какие-то дурацкие мешочки на шею вешал, и чехлы с кнопкой для ремня покупал. Бесполезно. Больше двух четвертей телефон не выживал. А вот простейшая модель почему-то приживается. Кстати, почему так? Вы не задумывались? Чем дешевле телефон, тем менее он падуч. Проходил же я с простеньким телефоном остальные три четверти. И ничего. До сих пор жив. В пятом классе мне покупали мобильники четыре раза. Последний, правда, дотянул и до первой четверти шестого класса, но все равно потом упал.
Может, вы думаете, что мы нарочно их разбиваем, чтобы заполучить новенький? Не смешите меня. Когда навернулся мой последний мобильник, я чуть не плакал, до чего мне было обидно. Я ведь знал, что теперь мне всучат самый наипростейший. Только для того, чтобы мама или папа могли спросить у меня, как дела. Ни видеоролик не скачаешь, ни картинку. Вообще ничего. Нет, нарочно такое делать нельзя. Себе во вред получится.
Я рассказал Лильке с Игорем о вчерашнем приключении, о добром контролере и о том, что пообещал ему купить в следующий раз два билета. Игорь ничего не сказал, только улыбнулся, а Лилька говорит:
— И что, ты на самом деле будешь покупать два билета? — И так смотрит на меня, словно у меня на голове гусь сидит.
— Конечно, куплю, — отвечаю, — я же пообещал.
— Совсем крыша съехала? А как он проверит? — спрашивает сестра.
— Лиля, — отвечаю, — да при чем тут проверит или не проверит. Я же пообещал ему. Понимаешь? Он так и сказал: ты обманешь себя. Понимаешь?
— Не понимаю, — фыркнула Лилька. — Он же никогда этого не узнает.
— Ну и что? — Меня это начало злить. — При чем тут он? Я не хочу обманывать себя. Себя!
Игорь, видимо, поняв, что этот невинный спор может внезапно перерасти в скандал, предложил:
— Лиля, Миша, да забейте вы на этого контролера. Мы две недели не виделись, а вы о каком-то дядьке спорите.
Вы не знаете мою сестру. Она просто так не успокоится. Ее или в ванную с холодной водой нужно окунать, или внезапно колечко какое-нибудь, желательно золотое, подарить. Тогда она вмиг сменит тему. Лилька не унялась:
— Я сейчас не о дядьке говорю, а о том, что этот… этот… малолетний правдоискатель хочет два билета купить. Да, я согласна — это копейки. Подумаешь, шестьдесят рублей. Но ты же эти рубли еще не зарабатываешь, чтобы ими разбрасываться. Где ты их берешь? У папы с мамой. Правильно?
— И что с того? — Я сжал кулаки. Ненавижу, когда мне начинают указывать на возраст. Дескать, ты — мелюзга, сиди и не хрюкай. Вот это я ненавижу. — При чем тут это? Я же не у тебя беру. У меня есть свои деньги, которые…
— Какие свои? Где ты их берешь?
— Отец мне дает, на карманные расходы.
— Вот видишь! — Лилька подняла вверх указательный палец.
— А ты в школе училась, — процедил я, — деньги у родителей не брала?
— Брала, — говорит Лилька, — все берут, но на ветер не выбрасывала. Ясно?
— И я не выбрасываю. Лишний раз в Макдоналдс не схожу. Понятно?
— Да ну тебя к черту, — махнула рукой Лилька и вышла во двор. Игорь за ней. Перед выходом он подмигнул мне. Вернулись они минут через пятнадцать как ни в чем не бывало.
Вообще-то с Лилькой мы и раньше часто спорили. И если бы вы посмотрели на нас со стороны, то непременно подумали бы, что наша ссора затянется лет на пятьдесят, не меньше. Но наши перепалки никогда не переходили временну́ю границу в тридцать минут. Поорем, повизжим, рожи покорчим друг другу, языки покажем и тут же помиримся.
Нет, ну а вы скажите, разве я не прав? Разве мог я обмануть того контролера? Или ничего страшного не произошло бы? Все-таки, мне кажется, нельзя было его обмануть. И я не обманул. Честное слово. А чтобы не забыть, в этот же день пошел на платформу, купил билет, порвал его и выбросил в урну. Моя совесть чиста. Не заяц я. Я — не заяц!
После нашего билетного спора я рассказал гостям, как мы с Юркой ездили к начальнику ГАИ, и показал наш новый дорожный знак. Игорь хохотал, как маленький ребенок. Пойми их. Вроде офицер, должен быть строгим и суровым. А он заливается, словно малыш-карапуз в цирке.
— Ну, ребята, — говорит, — с вами не соскучишься. Где ты его вешать собрался?
— Как где? — отвечаю. — У въезда в поселок. На столбе.
— А ну-ка дай я его сфотографирую, — Игорь щелкнул телефоном. — Покажу своим коллегам. Ну, вы даете.
— Нет, ты скажи, тебе понравился? — допытывался я.
— Хороший знак, — кивнул Игорь, — только вот гаишники его снимут.
— А чем он может помешать? — возразил я. — Мы же не просто так придумали повесить знак. Ты знаешь, сколько у нас гибнет котов и собак из-за этих лихачей. Слушай, может, давай с тобой его повесим, чего мы будем ждать, пока Юрка вылечится. А так он приедет, знак уже висит.
И снова Лилька вмешалась. Вечно эта коза лезет, куда ее не просят (кстати, 1991 год — год козы). Мне показалось, что Игорь был и не против мне помочь, но тут эта… Ух, эта ведьма!
— Чего придумал? — говорит. — Вам, малолеткам, ничего не будет, а его, если гаишники поймают, могут и на пятнадцать суток посадить.
— За что? — спрашиваю удивленно. — За что пятнадцать суток?
— За хулиганство, — отвечает Лилька и смотрит на Игоря: — Не вздумай. Наживешь себе головную боль.
— Да, Миха, — сдался тут же старший лейтенат, — точно. Если меня накроют, последствия действительно могут быть печальными. Так что лучше пока повременим, да и тебе не советую с этим знаком связываться. Это дело серьезное.
— Ладно, — махнул я рукой. — Сами разберемся. Не хочешь, не надо.
— Ну, ты только не обижайся, — виновато так говорит Игорь.
— Не буду, — отвечаю. Я же понимаю его. Офицер, карьера, да еще женушку себе нашел, врагу бы не пожелал. Нет, как сестра она хорошая. А вот как жена, наверное, ведьма. Ишь, как командует офицером. И тот тоже хорош, чуть ли не на носочки перед ней становится. Тоже мне, вояка. Вот пошли такого на войну, а рядом Лильку медсестрой поставь, так он и будет всю войну в рот ей заглядывать. А еще взрослые, говорят. Хуже детей. Никогда ты, Игорь Юрьевич, генералом не станешь.
Я решил больше никому наш знак не показывать и ни с кем этот вопрос не обсуждать. Приедет Юрка, втихаря повесим. С этими трусливыми зайцами каши не сваришь.
Оказалось, что мы дома втроем — я и эта офицерская семейка. Пока я спал, взрослые все разъехались. Ни деда с бабулькой, ни мамы, ни папы. Съехались все только к вечеру. Ну, как обычно — обнимушки, поцелуйчики, охи-ахи. Лопнуть можно, ведут себя так, словно Лилька покинула дом еще до нашей эры. Ах, внученька, ты поправилась, не пополнения ли ждете? Как меня это бесит, если бы вы знали. В феврале Лилька удрала со своим лейтенантом, и каждый раз, как приезжает, одно и то же. Да она бы уже за эти три месяца в атомную бомбу превратилась, если бы все время поправлялась. Какая была, такая и осталась. И где бабушка эти поправки видит, ума не приложу. Так, лишь бы ляпнуть. За дедом лучше смотри, у того пузо растет не по дням, а по часам. Правда, его она за это грызет. Дед уже не знает, куда от нее прятаться. Дошло до того, что мороженое от нее тайком ест. Не верите? Слушайте. Пошли мы как-то с ним вечером прогуляться. Магазин у нас работает до десяти вечера. Я говорю деду, идем в лес. А он меня тянет в сторону магазина.
