— Каков подлец этот твой поэт!
— Бабушка, — говорю, — ну, во-первых, с каких это барабашек он мой, а во-вторых, почему же сразу подлец?
— Да потому, что эти стихи написал настоящий поэт, Иосиф Бродский!
— Бродский? — удивился я. — Уж не родственник ли моей одноклассницы Наташки?
— Не знаю, не знаю, может, и родственник, да вряд ли.
— А где он живет? — спрашиваю.
Бабушка посмотрела на меня и говорит:
— Дурачок! Он уж тринадцать лет как умер. Что творится на белом свете, что творится! Стихи уже воровать стали.
— Да как же он их украл? — спрашиваю. — Разве нельзя читать чужие стихи?
— Читать-то можно, — качает головой бабушка, — так ты же сам говоришь, он их выдает за свои.
И действительно, говорил, что стихи собственного сочинения. Да и ладно. Зато теперь знаю, что у Наташки есть знаменитый родственник. Или однофамилец. Но все равно приятно.
После поэта наш вагон посетили книготорговцы, вернее, книготорговки, две женщины. По-моему, если я не ошибаюсь, мать и дочь. Во всяком случае, очень они уж похожи были друг на дружку. Шумные такие. Кричат, книжками размахивают. Даже если бы у меня были деньги, все равно для меня ничего не было. Все книги у них для малышни. «Колобки», «Красные шапочки» и другая муть. Ни одной серьезной книги не предлагали. Одна старушка купила у них пару книжек и тоже очень громко объявила на весь вагон:
— Внученьке подарок сделаю. Пусть порадуется.
Один мужик пытался остановить ее, говорит:
— Да вы такие же книжки в магазине за полцены купите…
— Неправда, — вдруг завопила одна торговка. Та, что постарше. — Зачем вы вводите людей в заблуждение? В магазине эти книги стоят не меньше ста рублей, а мы продаем по пятьдесят. Зачем врать-то?
— Да ничего я не вру, — возразил мужик, — у самого трое внуков. И я им тоже книжки покупаю. Вот эта, — он ткнул пальцем в «Колобка», — у нас в книжном ларьке стоит тридцать рублей.
— И где ж это вы такой ларек нашли? — торговка подбоченилась.
— В Купавне, — отвечает мужчина, — возле рынка. Приезжайте, сами увидите.
Старушка-покупательница молчала. Наверное, ей обидно было, что переплатила, но книготорговки поспешили удалиться. Наступил антракт. Минут десять-пятнадцать никого не было. Затем началась массовка, через наш вагон пролетело человек двести пацанов и девчонок. Ну, двести я, конечно, загнул, но человек пятнадцать их было точно. Вы не знаете, к чему это? А я знаю — значит, скоро в вагон войдут контролеры. А вот и они. У меня билет проверяла женщина. Она, наверное, не такой большой специалист или новичок — не определяет по глазам, потому внимательно рассмотрела мой билет и вернула назад, даже ничего не сказав. Да, женщины-контролеры в глаза пассажирам не смотрят. Это я уже давно заметил. И вид у них всегда такой, словно я бесплатно на их личной машине еду и пачкаю дорогое сиденье. Вечно недовольные и хмурые. И разговаривают так, что их и не слышно. Буркнет себе под нос, а ты разбирай, что это она там сказала или хотела сказать. Даже не по себе как-то становится от таких проверяющих. Вот если бы я был контролером, я бы непременно говорил пассажирам, у которых имеется билет, спасибо. А что, вполне резонно. Ведь после такого обращения каждому захочется и в следующий раз купить билет. Правда ведь? Вам же приятно будет, если контролер скажет вам: спасибо, товарищ. Не учат, наверное, контролеров вежливости. Точно говорю. Да и не только контролеров. Многих не учат. Нет на них Лилии Степановны.
После того как контролеры исчезли, в наш вагон вошел… угадайте кто? Если я не скажу, ни за что не отгадаете. Вошел к нам клоун. Да, в таких ярко-красных шароварах, в клетчатой кепке и с малиновым шариком вместо носа. Не сказать, что он и впрямь такой смешной, но забавный. Из широких штанин клоун вынул три яблока и так ловко стал ими жонглировать, что я засмотрелся. Вот когда я пожалел, что отдал пять рублей музыкантам. Лучше бы отдал клоуну. Вагон качнуло, и клоун уронил яблоко на пол. Но вы знаете, он нисколько не растерялся. Поднял яблоко, сунул его вместе с остальными двумя в бездонный карман и принялся показывать фокусы. Фокусы я люблю. Вот на это можно целый день смотреть. Клоун снял свою огромную кепку, показал нам, что она пуста, и снова надел ее на голову. Дальше я чуть было со скамейки не свалился. Нет, ну вы представьте, он снимает свою дурацкую кепку, а из-под нее вылетает голубь. Вы видели что-нибудь подобное? Зал, в смысле вагон, зааплодировал. Но денег бедному клоуну так никто и не дал. Он прошел мимо меня, улыбаясь, но глаза у него были грустными-грустными. Мне так было стыдно за людей, что я вскочил со своего места, догнал клоуна уже в тамбуре и вручил ему десять рублей из своей билетной заначки. Глаза клоуна засветились, и он тихо сказал мне:
— Ты очень добрый, мальчик. Спасибо.
Прямо как мой воображаемый контролер. Я и сам знаю, что добрый. Даже, наверное, слишком добрый. Вот только не пойму одного. Всем же понравилось выступление клоуна. Все хлопали и радовались, особенно когда птица взлетела к потолку. Одна старушка аж завизжала от восторга и крикнула: браво! Не только я, ведь все были в восторге. А денег клоуну никто не дал. Стыдно за такие вещи. Честное слово. Очень стыдно. Вот раз так люди сделают, второй раз, а на третий раз клоун скажет: фигушки вам, а не фокусы, и вообще не придет больше в вагон. Мне кажется, нельзя так поступать с теми, кто понравился.
Зря я взял с собой в электричку книгу. Так ни одной страницы и не прочитал. Ну, ладно, думаю, на обратном пути почитаю, если будет время.
Глава 7
Юрка действительно заболел серьезно. Я застал его с высокой температурой. Горло перевязано, глаза красные, губы бледные, еле шевелятся. Лекарств на тумбочке больше, чем в аптеке. Как заговорю про аптеку, так вспоминаю аптекаршу с голубой птицей. Что-то запала она мне в душу.
— Ну что ж ты, Юрец, — говорю, — летом ангиной заболел. Мороженое?
— Не-а, — мотает головой Юрка, — папа говорит, во всем виноват кондер в машине. Из-за кондиционера люди часто болеют.
— Серьезно? — удивился я. — А мои всегда в жару с кондиционером ездят. Но пока проносило.
— Значит, повезло, — прошептал Юрка и тут же спросил: — Собаку с котом закрасил? Там ничего сложного, белая краска осталась. Ты замажь все, а я как только поправлюсь, приеду, нарисую корову.
— Да забей ты, — говорю, — какая теперь разница, корова или собака. Главное — поскорее выздоравливай.
— Ты не волнуйся, я все исправлю.
— Вот чудак-человек, — рассмеялся я. — Да не думай ты об этом. Ты сейчас должен сосредоточиться на выздоровлении. Знаешь, я где-то читал, что человек может свое выздоровление приблизить усилием воли. Нужно все время внушать себе: я выздоравливаю, мне уже лучше, я выздоравливаю, мне хорошо… — Я закрыл глаза и вознес руки к потолку.
Юрка вяло рассмеялся. Это он передо мной хорохорится. Видно же, что ему не до смеха.
