Кованые железные ворота в завитках и чугунных листьях стали
медленно отворяться, охранник в синей форме выскочил из белой будочки,
замаскированной в кустах, вытаращил глаза и сделал «во фрунт», и огромная
черная машина беззвучно и медленно вплыла в ворота.
Она была похожа на «Титаник», каким его показывают в
фильмах, — громадная, блестящая, с хромированными железяками, огнями и почти
слепыми, сильно тонированными стеклами. Шума двигателя совсем не было слышно, и
в солнечном мареве машина, шурша огромными шинами, подплывала все ближе и
ближе.
Маша и Родионов смотрели на нее как завороженные.
«Титаник» еще немного прошуршал колесами по чистой дороге,
миновал стоянку, приблизился к ним и неслышно остановился.
Маша сделала шаг назад — слишком огромной была машина,
слишком темными стекла, слишком ярко сверкало солнце, отражаясь в полированном
капоте.
Полыхнув в глаза отраженным солнечным светом, открылась
задняя дверь, и Маша почему-то подумала, что из нее сейчас покажется начищенное
серебряное дуло «винчестера», беспощадные загорелые руки и зеркальные очки, в
которых отразится ее собственное растерянное лицо.
Не спастись. Выстрел почти в упор.
Видимо, Родионов чувствовал или представлял что-то в этом же
духе, потому что он вдруг рванул секретаршу за руку, так, что она покачнулась,
и…
— Мам, привет! Здрасьте, Дмитрий Андреевич!
Никаких «винчестеров» и зеркальных очков. Из «Титаника»
выпрыгнул Сильвестр, самый обычный, всегдашний, с растрепанными волосами, в
черной майке навыпуск. Он тянул за собой черный шуршащий пакет, доверху набитый
какими-то газетными свертками.
Из передней двери выскочил молодой человек в безупречном
костюме и придержал заднюю так, чтобы было удобней выходить, и подал руку, и из
лайнера на берег сошла Катерина Кольцова, улыбающаяся, беззаботная, похожая на
курортницу в разгар сезона.
— Вот и мы! — объявила она. — Доставили Сильвестра в целости
и сохранности!
— Мама, такой ужас в этих пещерах! Просто жуть! И все святые
праведники! Как это называется, я забыл?
— Что?
— Ну, труп святого праведника!
— Сильвестр! — простонала Маша.
— Труп святого праведника называется мощи, — совершенно
серьезно объяснила Катерина Кольцова.
— Мощи там кругом, мам! Прямо в стене лежат! Я такого
никогда не видел, даже в кино! Ужас, мам! А знаешь, сколько ей лет,
Киево-Печерской лавре?!
— Сколько?
— Много, — подумав, решительно сказал Сильвестр, — мам, у
меня в телефоне батарейка сдохла, ты зарядник взяла? У Михи фотоаппарат даже в
полной темноте берет, потому что у него такая вспышка. Если с обычной вспышкой
снимать, будет одна чернота, а посредине твоя рожа и больше ничего. А это
сувениры, мам. Мы на Андреевском спуске их купили, и еще у меня в багажнике
роза. Только у меня денег не хватило, и мне Катерина дала, ты теперь ей отдай,
пожалуйста.
Маша покачнулась и дернула своего сына за руку, чего никогда
в жизни не делала.
— Какая Катерина?! Ты что, Сильвестр!?
— Катерина — это я, — представилась жена олигарха. — У нас
так принято — мы разрешаем всем знакомым детям и взрослым называть нас по
именам, потому что отчества почему-то плохо запоминаются, а «тетя, дядя» — это
я не люблю. Мы купили розу каспийского литья.
— Для тебя, мам, — вступил Сильвестр. — Очень красивая.
Катерина сказала, что такие только в Киеве бывают! У тебя деньги есть? Отдай!
Произошло некоторое препирательство, когда Маша пыталась
всучить жене Тимофея Кольцова дензнаки, а та отказывалась, смеялась и
повторяла, что это подарок.
Сильвестр взирал в недоумении — он никак не мог понять,
почему мать так настойчиво предлагает деньги. Ну, не берут, да и замечательно,
какая экономия выходит!
Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, все порывался влезть
в разговор, пока вдруг мамин начальник не положил ему на плечо руку. Сильвестр
замер, как суслик-свистун перед норой, а потом осторожно скосил глаза. Рука
была здоровенная, пальцы длинные, и держали они Сильвестра крепко. Помявшись,
он поднял на дядьку глаза, и тот тоже посмотрел на него.
Посмотрел и подмигнул.
И Сильвестр моментально перестал нервничать — как-то очень
успокоительно подмигнул мамин начальник.
Катерина и Маша о чем-то негромко разговаривали, и Родионов
почти ни слова не мог разобрать, чувствовал себя лишним и маялся, и
единственное, что его утешало, что Сильвестр тоже лишний в этом дамском
тет-а-тете.
— Так утром мы заедем, — громко сказала Кольцова, посмотрела
на Родионова с Сильвестром и улыбнулась. — И если вам срочно нужно уехать, я
могу попросить мужа, он позвонит местному милицейскому начальству. Вас
выпустят.
— Спасибо! — горячо вскричала Маша. Горячо и неискренне. —
Спасибо вам большое, но мне кажется, что завтра мы уже сможем уехать.
— Угу, — пробормотал раздраженный Родионов.
Раздражение было из-за дам, которые не обращали на него
никакого внимания. — Выпустят, как же! И так весь визит псу под хвост!
— Да у нас все тоже неудачно получилось, — согласилась
Катерина Кольцова. — И началось кое-как. Знаете, перед самым отъездом вдруг
кто-то позвонил мне на работу и какие-то гадости начал говорить.
Маша переглянулась с Родионовым, и он чуть сильнее сжал
мальчишкино плечо. Сильвестр посмотрел на него с неудовольствием и отодвинулся.
— А… что такое, Катерина Дмитриевна? Какие гадости?
— Да я особенно не слушала, но что-то в том смысле, чтобы мы
не ездили в Киев, потому что… — Она вздохнула. Чувствовалось, что ей неприятно
повторять, даже сейчас. — Потому что мой муж может вернуться в гробу. Я… я
такие звонки ненавижу просто! Ублюдки какие-то!
— А у вас… они часто бывают? Такие звонки?
— Да нет, конечно, не часто. Но бывает. Наша служба
безопасности мне телефон каждые три месяца меняет, чтобы не влез никто. Но за
три месяца кто-нибудь обязательно позвонит и скажет какую-нибудь гадость. «Дайте
денег, или мы всех убьем…» Не хочу я все это повторять, право слово!
Маша подумала несколько секунд.
— Катерина, а… вот этот звонок… тоже был на ваш мобильный
телефон?
— Да нет, в том-то и дело! — Катерина посмотрела в сторону и
передернула плечами. — В пресс-службу. Я возглавляю пресс-службу
судостроительного холдинга «Янтарь».
Маша еще секунду подумала.
Сильвестр смотрел на нее, как тот самый капитан Гастингс,
который не давал покоя писателю Воздвиженскому, на великого Эркюля Пуаро.
