Маша погладила ее по голове, подивившись тому, что волосы
такие жесткие, как будто утром девушка головой нырнула в ведро с лаком.
Впрочем, может быть, на самом деле нырнула. Длинные волосы, чтобы они лежали
сказочными прядями, нужно укладывать и «фиксировать». Машу очень забавляло
слово «фиксировать», словно волосы — это монтажное оборудование или арматура,
что ли.
Олеся тряслась крупной дрожью, а Родионов куда-то пропал, и
Маша, продолжая ее гладить, сердито посмотрела по сторонам — где он?!
Писателя не было видно, зато милицейская фуражка прямо лезла
в глаза. Ее обладатель больше не прохаживался взад-вперед, стоял на месте,
видимо, внимательно прислушиваясь.
— Дай мне выпить, сука!! — выкрикнула Олеся и отбросила
Машину руку, но тут же захныкала: — Ну дайте, ну жалко вам, что ли!?
— Мне не жалко, но тебе уже хватит!
— Мне не хва-атит! Я хочу, хочу! Мне плохо-о!
Маша, не переставая гладить Олесю по голове, прикинула,
имеет ли смысл о чем-то ее расспрашивать. Похоже, что не имеет, потому что
Олеся вдруг начала раскачиваться, так что свалила со столика пустой стакан с
зонтиком. Раскачиваясь, она заливалась слезами и растирала их по физиономии.
И Родионов пропал!
— Олеся, а вы не знаете, у отца Стаса были какие-нибудь
проблемы?
— Стас меня бро-осил! Совсем! Что мне папка скажет?! Папка
говорит, что если он меня замуж не возьмет, значит, я проститу-утка! Все
пальцами будут на меня пока-азывать!…
— Олеся, вы знакомы с его отцом?
— А они меня лю-юбили, так любили-и-и! На день рождения
телефон подарили-и-и!! Дорого-ой! Ик!… Ой!…
— Кто подарил вам телефон?
— Ро… ро… родители Стаса… Подарили… и деньги тоже… карточку
«Виза»… с фотографией! К… сва… дьбе готовились. Обещали на Ибицу, так, что ли,
она…
— Родители Стаса? — переспросила Маша и даже слегка
встряхнула ее за плечи. — Они подарили вам телефон и деньги и к свадьбе
готовились?
— Ну… ну да!… А он меня… он меня бросил!…
Маша села на траву, придерживая Олесю за плечи.
Все это не лезло ни в какие ворота.
Родионова все не было, и фуражка в кустах торчала
неподвижно.
Девушка перестала рыдать и теперь сидела, понурившись и
взявшись руками за голову. Волосы ее висели почти до земли, и худые лопатки
жалобно и как-то очень трогательно торчали на загорелой глянцевой спине.
— Никому я теперь не нужна, — горестно прошептала Олеся и
вздохнула прерывисто. — И никто меня не любит… Никто…
Хлопнула дверь раздевалки, и показался Родионов, который
издалека возмущенно заговорило том, какой там бардак, и вообще, пока там что-нибудь
найдешь, с ума можно сойти! В руках у него был огромный ярко-желтый ком,
оказавшийся халатом. Родионов подошел и накинул его на плечи бывшей сильфиды и
нынешней девочки-беспризорницы. Она отнеслась к халату совершенно равнодушно.
— Там кто-то есть, — негромко сказал Родионов, присаживаясь
на корточки рядом с Машей. — Я слышал шаги и хруст веток.
— Где?
Он выдернул травинку, сунул ее в зубы и пожевал. Никогда
раньше Маша не видела, чтобы Родионов жевал травинки.
— За этой будкой. Я его слышал. Он сначала просто так стоял.
Стоял и дышал, а потом ветку, похоже, сломал, треснуло что-то. Потом отошел, но
все равно я его слышал.
— Кто мог там стоять?
Родионов пожал плечами и оглянулся на раздевалку. Маша тоже
посмотрела и ничего не увидела, кроме зеленой травы, розовых кустов и
разросшейся акации прямо позади раздевалки. Все было тихо, даже ветки не
шевелились.
Тем не менее чье-то неясное присутствие отчетливо
чувствовалось во всем — и в кустах, и в акации, даже в воздухе. Теперь, после
того как Родионов сказал, Маша была уверена, что кто-то из кустов пристально
наблюдает за ней.
— А там… все слышно?
Родионов пожал плечами:
— Когда она кричала, было слышно. Но она ведь ничего такого
не сказала!
— Это он сказал, — вдруг пробормотала Олеся. — Он сказал,
что меня не любит. Он меня… меня… бросил. Совсем. Навсегда. — Она соскочила с
шезлонга и стала раскачиваться из стороны в сторону.
— Олесенька, — стараясь быть нежной, проговорила Маша, — а у
тебя его фотографии есть? Фотографии Стаса есть у тебя?
— Е…есть. Мы в Египте были и фотографировались и потом еще в
этом… тоже были… триста лет еще и лошадки там всякие… в Петербурге… Только они
у меня в комнате спрятаны, никому их не отдам!
— Где в комнате? Здесь? Или в Киеве?
— В… Киеве. Здесь нету… нету ничего у меня…
— А ты его фотографию не выбрасывала, Олесенька? Не рвала?
Девушка опять скорбно икнула и помотала головой из стороны в
сторону.
— Я его люблю, — вдруг громко сказала она, — я его выбросить
не могу! Это он меня выбросил совсем, а я теперь как же?…
— Ничего, — сказал Родионов, поднялся с корточек и за руку
потянул Олесю в шезлонг. Она послушно дала себя уложить. — Ничего, другого
найдешь.
— Да-а… найдешь, — забормотала она. — Где его найдешь…
богатый… отец у него… телефон мне купили, а папка сказал, чтобы я без штампа
домой не возвращалась… В салон мне надо… ногти красить…
— Успеешь в салон, — приговаривал Родионов, — и ногти
покрасишь, и волосы, и уши заодно можешь…
Он накрыл страдалицу халатом, подоткнул его со всех сторон и
даже зонтик подвинул так, чтобы солнце не светило ей в лицо.
— Воды бы ей оставить, — сказал он, оглядывая плоды своих
трудов и забот. — Сушняк у нее будет не приведи господи, когда она проспится!…
— С каких пор вы стали жалеть чужих пьяных девиц? — поддела
его Маша.
— Ты ревнуешь, что ли, я не понял?
На этот вопрос Маша предпочла не отвечать. Оглянувшись по
сторонам, она взяла Родионова под руку и повела его по дорожке, где за кустами
маячила фуражка с тульей.
Родионов шел и оглядывался.
— Да не волнуйтесь вы так, — насмешливо сказала секретарша,
— в крайнем случае она воды из бассейна попьет.
— Я не за бассейн волнуюсь, — негромко сказал Родионов, — и
не за дамочку. А волнуюсь я, что нас подслушивал кто-то!…
— А зачем вы тогда оглядываетесь? Чтобы он точно понял, что
вы его слышали или видели?
Родионов перестал оглядываться и сердито посмотрел на Машу.
