Маша чуть не заплакала, а вместе с ней и Родионов, и вместе
с ними и горничная, которая решила, что ее облыжно обвиняют в воровстве.
— В курительной! Где же еще? — Маша сильно выдохнула и
решила, что брать надо только лаской. Исключительно лаской. Поэтому она сделала
светское лицо, подобное лицу Лиды Поклонной, подошла и взяла горничную за руку.
Та уперлась и руку не давала, и получалось, что Маша тянет
ее, а горничная сопротивляется изо всех сил.
— Послушайте, как вас зовут?
— Мене?
— Да, как вас зовут?
— Га… Галей мене зовут, ну и шо такое?
— Галечка, дорогая, в котором часу вы убираетесь на первом
этаже?
— Та как приду, так и убираюся.
— А во сколько вы приходите?
— Та у… утречком прихожу, а шо такое?!
— А сегодня убирались?
Галя вырвала руку и спрятала ее под передник.
— Та я каждый божий день, а шо такое?…
— И сегодня?
— И сегодни. С самого спозаранку. А шо я не пылесосю, так
это потому, шо вчора пылесосила!…
Маша перевела дыхание.
— Вы пришли утром, убрались на первом этаже, подали завтрак
и пошли на второй, так?
— Ни, не так, бо сниданок готовыт Марыся.
— Завтрак готовит Марыся, — зачем-то перевел подсунувшийся
Родионов. — Она готовит, а вы убираетесь, да?
— Та шо я и кажу!
— И вы в курительной утром ничего не находили, да? Бумажек
каких-нибудь?
— Та не було тама нияких бумажек! — обретая уверенность,
заговорила горничная. — Усе було чыстенько, а шо я не пылесосю…
— Галя, — прочувствованно сказала Маша. — Огромное вам
спасибо. Дим, у тебя есть деньги?
Родионов полез в бумажник, извлек купюру и сунул в направлении
Галиного фартука. Горничная не стала отказываться, и купюра быстро исчезла.
— Галечка, спасибо вам большое.
— Нема за що! — весело ответила горничная, и когда они
выходили в коридор, Галя уже весело пела: «Лелик, солнце, я тебя люблю, но
замуж не пойду!»
«Хорошая девушка», — решила Маша.
— Значит, никаких бумажек в комнате не было, — сказала она
задумчиво. — Значит, фотографию порвали и бросили уже после того, как Галя там
убралась. Хоть она сегодня и не пылесосила!
— Это потому, что она вчера пылесосила! — энергично возразил
Родионов. — Ты же слышала! А фотографии никакой не было, если эта Галя в
сознании находилась, конечно, когда убиралась.
— Да бросьте вы, Дмитрий Андреевич! Конечно, в сознании.
Просто мы ее перепугали, а она, наверное, место боится потерять! А ну как мы
там кольцо с бриллиантами забыли и теперь все на нее свалим! Что скажет
Мирослава Макаровна?!
— Ох не знаю, — Родионов покрутил головой и засмеялся. —
Даже подумать страшно, что она такое скажет!
— Вот именно. Нам надо найти Илью и поговорить с ним. Или
сначала с Лидой Поклонной?
— Мне все равно, — вмиг помрачнев, сказал Родионов. — Хорошо
бы еще с этим сыном Головко тоже поговорить. Может, он сам фотографию выбросил,
потому что она ему не нравилась?
— Нет, Дмитрий Андреевич. Она ему нравилась.
— Откуда ты знаешь?
— Он вчера мне ее показывал.
— Зачем?!
— Хвастался. У него там целая пачка была, и все он с
какими-то знаменитостями. И вот эта, — она кивнула на родионовский карман, в
котором были обрывки. — По-моему, он вообще себе очень нравится!
— Или Лида порвала? — задумчиво продолжал Родионов. — Он же
ее пугал чем-то?
— Откуда у Лиды его фотография?! И зачем ее рвать и бросать
в корзину в какой-то совершенно нежилой комнате?! По-моему, вчера в эту комнату
никто даже не заглянул. И я бы в нее не заглянула, но там было тихо, и можно
было подумать.
Родионов сверху посмотрел на нее. Глаза у нее горели,
короткие пряди темных волос торчали в разные стороны, и он неожиданно подумал,
что такой она ему очень нравится.
Просто страшно нравится. Как мальчишке.
И еще Родионову очень понравилось, как она сказала ему «ты».
Она сказала: «Дима, у тебя есть деньги?» И ему это очень понравилось.
— Ты хочешь сказать, что фотографию порвали и выбросили
именно там, чтобы никто не нашел обрывки?
— Ну конечно! И если мы догадаемся, что там такого…
опасного, на этой фотографии, мы поймем…
— Все, — с торжественной иронией заключил Родионов. — Как в
романе Аркадия Воздвиженского, да?
— Не все, — возразила Маша, которой не понравилась его
ирония, — но хоть что-то! А так… сплошные загадки, Дмитрий Андреевич.
— Это точно, Марья Петровна.
Она вдруг посмотрела на часы:
— Господи, хоть бы Сильвестр позвонил! Как они там? Где?
— Они в Киево-Печерской лавре, — охотно объяснил Родионов. —
И если бы ты своего мальчика заперла в сейф и сдала в швейцарский депозитный
банк, он был бы там в гораздо большей опасности, чем с семьей Тимофея Кольцова.
Соображаешь?
— Я соображаю, но он обещал звонить и не звонит!
— Они наверняка в пещерах, — сказал Родионов. — Вряд ли
оттуда можно дозвониться! И как это твоя Кольцова придумала забрать его с
собой! Умница просто.
— Она не моя, — буркнула Маша. — Она личная, частная,
неприкосновенная собственность Тимофея Ильича Кольцова. Он вчера такие гастроли
перед ней закатывал!…
В голосе ее звучала неподдельная женская зависть, и Родионов
вдруг подумал, что у нее, наверное, никогда не было мужчины, который
«закатывал» бы перед ней «гастроли».
Откуда?! У нее были племянники — то есть дети, конечно,
дети! — с семнадцати ее лет, и на племянников она работала, моталась на
электричке в это самое Троицкое и даже в обезьяннике ночевала, где были хорошие
парни, напоившие ее чаем!
И вдруг так ему захотелось сделать что-то такое, очень
молодое, удалое, черт знает какое, чтобы она перестала так завистливо вздыхать
по Тимофею Ильичу, чтобы поняла, что на свете есть много разных мужчин, и пусть
не все они олигархи и политики — вот писатели есть, к примеру, которые тоже
чего-то стоят!
Это была ужасная чепуха, и он понимал, что чепуха, но
все-таки думал именно так, и довольно долго.
С лестницы они, не говоря друг другу ни слова, повернули в
гостиную и через французское окно вышли на лужайку, где было тепло, и солнце
припекало, и весело пахло розами и еще чем-то приятным, похоже,
свежевыпеченными булками, и Маша повела носом — ей хотелось есть, потому что за
завтраком она совсем ничего не съела, «из приличия».
