— А младший вчера поссорился со своей сильфидой, —
подхватила Маша. — Причем серьезно поссорился, она сегодня даже к завтраку не
вышла, ее никто не видел.
— Может, ее тоже зарезали? — пошутил Родионов и, взглянув на
Машино лицо, понял, что пошутил неудачно.
— И Весник, — подхватила Маша. — Я так и не поняла, зачем он
полетел с нами.
Тут Родионов вдруг вспомнил. Он же слышал разговор, когда
телефон подключил его к линии, по которой разговаривал Весник, и ничего
хорошего не было в услышанном, и ему не хотелось рассказывать о нем Маше,
потому что Весник был друг, а не враг, единственный, кроме них двоих,
проверенный человек в этом странном доме. И, рассказывая — Родионов все-таки
решился, — он все время чувствовал себя предателем, как будто предает друга, и
это было гадко, скверно, но ничего нельзя было поделать.
— Странно, — выслушав его, сказала Маша. — Очень странно.
Выходит, у него здесь какая-то определенная цель, о которой мы ничего не знаем,
правильно? И кто это на него должен был… выйти? Он же сказал — на меня еще
никто не выходил, да?
— Ну да.
— Может, спросить у него? Просто спросить, а?
Родионов подумал немного и потушил сигарету.
— Так мы и сделаем. Пошли.
— Дмитрий Андреевич, почему вы кидаете бычки в вазу?
— Да потому что здесь нет пепельницы!
Родионов знал, что Маша терпеть не может, когда он сует
окурки в цветочные горшки и кофейные чашки, и дома старался никогда этого не
делать, потому что она немедленно кидалась убирать, и ему становилось стыдно.
Вот и сейчас она подхватила со стола вазу, на плоском дне которой болтались два
его окурка, и понеслась вокруг стола, выискивая мусорную корзину. Корзина
нашлась далеко под столом, и Маша полезла под стол, пыхтела там некоторое
время, а потом затихла.
— Маша?
— А!
— Маша, ты там навеки поселилась?!
Она вылезла из-под стола без всякой вазы, но с кучкой
каких-то цветных обрывков, стиснутых в кулачке.
— Господи, что ты там опять нашла?! Что ты шаришь по чужим
помойкам уже второй день!
— Не знаю, — сказала она. — Кажется, это фотография.
Она снова нырнула под стол и вытащила на свет божий корзину
— обыкновенную кабинетную корзину, сплетенную из тонкой проволочной сетки,
абсолютно пустую. Несмотря на то, что она была пуста, Маша перевернула ее и
потрясла, а потом посмотрела на то место, куда, по ее мнению, должны были
высыпаться невидимые вещественные доказательства.
Родионов подошел и присел на корточки рядом с ней.
Разноцветные кусочки, не слишком мелкие, и впрямь были
похожи на разорванную фотографию, глянцевые, блестящие.
— Кто-то рвал здесь фотографии? — вывернув шею, Маша
посмотрела на него. — Бросал под стол?
Родионов пожал плечами.
Чем дальше в лес, подумалось ему, тем больше дров.
Нет, не так.
Чем дальше в лес, тем яснее пень, так будет по-современному.
Он вытряхнул у нее из ладони обрывки и разложил их на ковре,
цветной стороной вверх. Маша дышала у него за плечом.
— Надо спросить у горничной, во сколько она убирается. Или у
них не одна горничная?
— Наверняка целый штат, — задумчиво сказал Родионов. — Вот
это вроде верх, да? Край ровный. Или низ?
— Нет, вот это верх, а это низ. Нога вроде бы, да?
— Что я делаю, что творю? — тоном старухи Пельтцер жалобно
спросил сам у себя Родионов. — Вот этот подходит, или у меня галлюцинации?
— Нет, — живо отозвалась Маша, — никаких галлюцинаций, все
правильно, Дмитрий Андреевич.
Картинка сложилась довольно быстро.
Это была фотография Стаса Головко. Та самая, где он сидел на
диване, поджав под себя ноги, а перед ним на столе сияла белая лилия или что-то
в этом духе. Впрочем, разобрать было трудно, потому что прямо на лилию пришлась
рваная белая полоса.
***
Горничную они нашли в комнате Родионова. Окна были
распахнуты, в ванной лилась-шумела вода, горничная взбивала подушки и пела:
«Черный бумер, черный бумер под окном катается, черный бумер, черный бумер
девкам очень нравится!»
Завидев парочку, она засуетилась и стала отступать, странно
повиливая задом и приседая — должно быть, эстетка Мирослава Цуганг-Степченко
таким образом научила ее демонстрировать любезность.
— Во сколько вы убираетесь на первом этаже? — выпалил
Родионов с ходу, и девушка выпучила на него глаза и разинула рот. Маша поняла,
что нужно немедленно вмешаться, пока он не испортил всего дела.
— Простите нас, мы сейчасуйдем, — затараторила она, — и не
будем вам мешать, честное слово!
— Та вы мне и не мешаете, — окончательно перепугалась
горничная. — Я только вот постельку переменю и пойду, а туточки я ничего не
трогала, только пыль смахнула и…
— Вы не беспокойтесь, — с удвоенной силой зачастила Маша
Вепренцева, — мы просто так, на секундочку зашли. Мы спросить хотели. Вот
Дмитрий Андреевич вчера в кабинете… ну, который на первом этаже, где такая
мебель зеленая, кожаная, знаете?
Горничная покачала головой. Вид у нее был обалделый.
— Ну, на первом этаже, третья дверь по правую руку. Там еще
сова такая на камине!
— Сова? — переспросил детективный автор, который в силу
своего профессионализма всегда подмечал детали и очень этим гордился. — На
камине?
— Та цэ нэ кабинэт, — пропела горничная. — Цэ курытельная!
— Да-да-да! — обрадовалась Маша. — В курительной, именно в
курительной он вчера позабыл… визитную карточку с одним важным телефоном.
— Як же ж он в курытельной позабув телефон, когда там
никакого телефона не було!
— Да не телефон, а маленькую такую бумажку с телефонным
номером! Ма-аленькую! — И Маша Вепренцева показала пальцами, насколько мала
была бумажка.
Родионов и бумерная девушка проследили за ее пальцами, а
потом снова уставились на нее.
— Вы не находили?
— Хде?
— Да в курительной!
— Та не, ничего я не находила, бо там и не було ничого!
— Точно не было?
— Та я николи чужого не возьму, бо Мирослава Макаровна сразу
казала…
— А во сколько вы убираетесь?
— Хде?
