— Но позвольте! — вдруг возмутился Родионов. — А если она
тебе еще десяток привезет? Ты всех возьмешь?!
Маша исподлобья посмотрела на него.
— Поня-атно, — протянул Родионов. — Поня-атно.
— После Лерки мы переехали из Троицкого в Москву. У нас была
большая квартира, которую папе когда-то дали. Мы ее поменяли на две, у мамы
однокомнатная, а у нас… двушка.
— Зачем вы переехали?
— Потому что она стала нас шантажировать.
— Кто?!
— Элла. Моя сестра.
— Как?! Чем?!
Маша пожала плечами.
— Тем, что заберет детей. Мы не можем ей их отдать.
Родионов смотрел на нее во все глаза.
— Но она все равно нас нашла. И время от времени приезжает,
и я даю ей деньги. Всегда. И не надо, — она повысила голос и теперь почти
кричала, — и не надо говорить мне, что все это неправильно и глупо! Я даже
слышать не могу, что она отберет у меня Сильвестра и Леру!
— А она… имеет на это право?
— Я не знаю ничего о правах, — сказала Маша с неожиданным
отчаянием. — Ну зачем вы ко мне пристали, Дмитрий Андреевич?!
— Я пристал, потому что хочу знать!
— Зачем?! Ну зачем вам знать!
Тут он сказал первое, что пришло ему в голову и что
укладывалось в давным-давно выбранную им линию поведения:
— Потому что ты на меня работаешь, а я не хочу никаких
проблем.
— У вас не будет никаких проблем.
— Я хочу быть в этом уверен.
— Поклясться честью?
— Маша, — сказал он угрожающим тоном, — я хочу знать!
— По документам, конечно, она не имеет на них никаких прав.
Я их усыновила. Обоих. Хотя это было трудно, и денег много стоило, но нам одна
женщина помогла из социальной защиты. Кажется, она понимала, что им лучше с нами,
чем в детдоме.
— Умная, видно, — одобрил Родионов.
— Так что с документами все в порядке, но Элла… — Маша
Вепренцева всхлипнула и сердито вытерла глаза. — У нее… такие…
— Какие?
— У нее вечно какие-то мужики, которых я боюсь! Мы боимся, —
поправилась она и опять вытерла ладонью глаза. — Однажды я не дала денег, и они
утащили Лерку. Прямо из коляски утащили, когда мама с ней гуляла,
представляете? У мамы с сердцем плохо стало, она потом в больнице долго лежала.
Подлетели какие-то двое, выхватили Лерку и убежали, а мама осталась с пустой
коляской. Господи, я не хочу об этом вспоминать! Не хочу, не могу я, Дмитрий
Андреевич!
Они помолчали, глядя в разные стороны. Напоследок Маша еще раз
всхлипнула и длинно вздохнула.
— Так это… она звонила нам домой, когда ты так
перепугалась?! — внезапно осенило великого автора детективных романов. — Перед
самым отъездом?
Маша посмотрела на него несчастными глазами.
— Я не знаю. Правда, не знаю, Дмитрий Андреевич. Тот голос
был… мужской, и он говорил, чтобы вы не ездили в Киев, а уж потом… про детей…
но я не знаю, простите меня!
— А это мог быть… кто-нибудь из ее… как это называется?
— Что?
— Хахалей, вот что, — сердито договорил Родионов. — Мог
быть?
Совершенно несчастная Маша пожала плечами.
— Наверное, мог, Дмитрий Андреевич, но вряд ли. Никто не
знает, что я работаю на вас. То есть с вами. Ну, кроме детей и мамы,
разумеется.
— И нашего издательства, — подсказал Родионов. — И
журналистов, конечно. Ну, и еще персонала двух десятков ресторанов, где мы
бываем вместе, сотрудников «Останкина», посетителей книжных магазинов, где мы
автографы даем. И так, пяток регионов, вроде Киева, где мы на гастролях. Да?
Или нет?
— Да, — согласилась Маша. — И еще… я вам не сказала…
— Что?
Она расправила плечи и отчеканила решительно:
— Накануне отъезда она приходила. Элла приходила, опять с
мужиком.
— Ах, вот что! Я помню, — любезно согласился Родионов. — Ты
была в истерике и Леру отвезла к Юле Марковой. И все говорила, что ничего не
можешь мне объяснить. Пока я все правильно помню?
— Совершенно правильно, Дмитрий Андреевич.
— Я уверен, что правильно, Марья Петровна.
Похоже, только тишина чувствовала себя вольготно в этой
комнате, заставленной тяжелой кабинетной мебелью. Людям в ней было неудобно и
стеснительно, как будто чужие мужчина и женщина неожиданно оказались вместе… в
бане.
— Я не хотела втягивать вас в свои проблемы, правда. Вы мне…
верите?
— Верю.
И они опять замолчали.
— Вы меня теперь уволите?
— Уволю, — согласился Дмитрий Андреевич. — Для этого только
нужно вернуться в Москву.
Она не хотела спрашивать, но все-таки спросила. Нельзя же,
черт возьми, всегда быть сдержанной и умной женщиной!
— А в Москве вы меня уволите?
Он никогда не говорил ничего подобного и вообще старался
глупостей не говорить, но тут все-таки сказал:
— Посмотрим на твое поведение.
Зачем-то Родионов опять сел на диван и потер шею, как после
долгой работы. И снова закурил.
— Значит, так, — произнес писатель Воздвиженский, покурив
некоторое время. — Неизвестно, кто звонил нам с угрозами. Это мог быть кто-то
из приятелей твоей сестры, а мог и не быть, потому что непонятно, зачем ему или
этой твоей… как бишь ее?… Салли?
— Элла.
— …зачем твоей Элле нужно, чтобы мы не ездили в Киев.
— Чтобы вы не ездили в Киев.
— Хорошо, я. И непонятно, на самом деле, откуда твои
сородичи могли узнать о поездке.
— Они не сородичи!
— Ну хорошо, хорошо. Значит, накануне нашего отъезда сестра
к тебе приходила и требовала денег. Кстати, ты дала?
Маша Вепренцева кивнула.
— Ладно, — сказал Родионов решительно. — С этим самым
шантажом мы разберемся в Москве, на свежую голову. А сейчас нам нужно понять,
кто прикончил Головко, пока он не прикончил тебя, любознательная ты моя. Если
Нестор журналист и собиратель сенсаций, значит, информацию про развод в прессу
сдал именно он. Нужно понять, почему это приводит в такой ужас Лиду Поклонную и
не замешан ли тут старший Головко, которого зарезали.
