— Славочка!
— Да, да! А его убили, та еще в нашем доме, та еще так
погано, что зараз никто не ведае, найдут злодия ти не!…
— А милиция? — вдруг спросил Родионов. — Тут полно милиции,
и нас всех ночью допросили. Или вы не верите, что они найдут?
— Ах, Матерь Божья, та кого они найдут! Та никого и никогда
и искать не станут, потому что оппозиции это… подарок от сатаны! Сам сатана
зробил им подарок и убил нашего Бориса Дмитриевича! Нет и не буде ему замены, и
теперь все, все загинуло, и мы загинули, и мисто, и держава!…
— Может, хоть что-то не пропало? — не удержался Родионов. —
Что-то же должно было остаться!
Мирослава посмотрела на него и покачала головой.
Она была расстроена и напугана. Маша вдруг подумала, что она
даже больше напугана, чем расстроена.
Оттого, что в ее доме, в гостевых апартаментах зарезали
человека? Да еще так… показательно, как в фильме ужасов, когда кровь льется
рекой, хрустят кости и рвутся сухожилия, а камера все смакует и смакует
фонтаном бьющую черную кровь, растерзанные внутренности, непристойно и
тошнотворно вывороченные напоказ?!
Или оттого, что скандал — в доме полно чужих людей в форме и
без оной, и самый почетный московский гость уехал в крайнем раздражении, и
остальные знаменитости, как перепуганные куры, забились на свои насесты. Вот и
к завтраку вышли только трое, а остальные где? Нет остальных, отсиживаются по
комнатам, и дурная слава о доме поэтессы теперь разнесется на две державы —
незалежную Украину и свободную Россию?!
Или оттого, что надо сочувствовать вдове, вокруг которой
полночи хлопотали врачи в желто-синей форме — в цвет национального флага, как
насмешка, ей-богу! А как ей сочувствовать, когда такая неприятность вышла, и
надо как-то объясняться с милицией, и Нестор утром уже доложил, что за железными
воротами на шоссе дежурят журналисты! Свои бы ничего, от своих отбились бы, но
есть и пришлые, с микрофонами, на квадратных насадках которых значится «Первый
канал» или, того хуже, «НТВ», и думать можно только о том, как спасти свою
шкурку и остатки репутации, и не до вдовы вовсе!
Маша не слишком сочувствовала ввергнутой в горе поэтессе, с
некоторым оттенком превосходства не сочувствовала.
Нам— то что, мы, если надо, еще три раза расскажем, как мы в
раковине нож видели, как вода шумела, как потом пришли, и уже не было ничего,
как труп обнаружили, расскажем да и уедем к себе в Москву. Это не наше горе, и
проблема тоже не наша.
Мы наблюдатели. Как из ООН.
— Мирослава Макаровна, — сказала она, когда поэтесса на миг
перестала причитать, безбожно мешая русские и украинские слова, — кофе уже
остыл. Может быть, я могу сварить новый?
Мирослава вынырнула из-за платка и с разгону повела было
плечом вполне презрительно, но вдруг остановилась. Играть стало не перед кем и
незачем. Вместо мертвого Гамлета на театральных подмостках оказался вполне
реальный труп. Актерам больше не нужно «держать зал», где и так творится
невесть что!…
Я лежу на авансцене, муха ползает по лбу. Уходящего сраженья
слышу грохот и пальбу.
— Варите, — сказала Мирослава Цуганг-Степченко, словно
разрешала Маше покопаться в ее фамильных драгоценностях, — делайте что хотите!
Впрочем, я могу кликнуть Нэстора, и он…
— Я здесь, Мирослава Макаровна! Шо нужно?
— Нужно, шоб подали свежую каву!
— 3 вершкамы чи бэз?
— Вам з вэршкамы?
Родионов растерялся. Какую еще «каву»! С какими еще
вершками! Тебе вершки, мне корешки! Нет, не так. Тебе корешки, а мне вершки,
кажется, именно так умный и ленивый мужик обманывал трудолюбивого, но не
искушенного в жизни медведя, который переделал за него все дела и получил —
корешки от пшеницы!… Идеал русской оборотистости!
— Мне кофе, а не какао, — быстро сказал Родионов-медведь. —
Просто горячий кофе.
— Кава — это и есть кофе, — объяснил подошедший Веселовский.
Выдвинул стул и сел. — Вершки — это сливки. Кава з вершкамы — кофе со сливками.
— Нет, — отказался великий писатель, — мне без вершков, то
есть без сливок, то есть… Маша, может, ты пойдешь и сваришь, в конце концов!?
— Та не надо ей йты! Тама все зробять и так!
— Кава с вершками! — пробормотал великий.
Веселовский глянул на него насмешливо и потянул газету из
пачки, лежавшей рядом с Мирославой. Вообще он вел себя совершенно обыкновенно,
как будто и не провел ночь в доме «с убийством». Даже выглядел свежо, несмотря
на то, что поспать никому не удалось.
— Мне тоже кофе, — сказал он Мирославе, — покрепче и
погорячее, если можно!
— Та теперя усе, усе можно, — с тоской сказала Мирослава. —
Нэстор, голубчик…
— Да, Мирослава Макаровна! — воскликнул преданно Нестор и
потрюхал в сторону высоких двойных дверей. — Сию минуточку!
Веселовский развернул газету, посмотрел одним глазом и
сложил шуршащую бумажную простыню, перевернув ее. Весник явно хотел что-то
сказать и выжидал момента, глаза у него блестели. Родионов мрачно молчал.
Хорошо хоть Сильвестра с утра забрали «на прогулку»!
Приехал охранник на лимузине, прошел в дом, ни на кого не
глядя и ни перед кем не останавливаясь, постучал в Машину дверь и сказал
корректно:
— Катерина Дмитриевна просила забрать мальчика. Собирайтесь,
пожалуйста.
Мальчик собрался в одно мгновение и завтракать даже не стал
— от нетерпения, а Маша не слишком и настаивала. Чем быстрее он покинет «дом с
убийством», тем лучше! И так из развеселого путешествия с мамой и по маминым
делам вышла просто ужасная катастрофа!
Маша, будучи хорошей матерью, во всем обвиняла себя. То есть
не в том, конечно, что «шановний чоловик» Борис Головко оказался прирезанным
неизвестным злодеем, а в том, что потащила Сильвестра с собой, а тут — вон что
такое! Оставила бы сына в Москве, и дело с концом!
Впрочем, оставить Сильвестра в Москве было никак невозможно
— даже Лерку пришлось сдать на попечение Юли Марковой, потому что кто-то звонил
и угрожал Маше и приказывал великому ни под каким предлогом не ездить в Киев, а
то хуже будет!…
Позвольте, ведь на самом деле кто-то звонил!
Маша совершенно об этом позабыла!
Ну да! Накануне отъезда гнусный тип звонил ей и приказывал
остаться в Москве, и начальник службы безопасности издательства потом строго и
серьезно выспрашивал ее о том, какой был голос, что именно и как он говорил, а
она все повторяла и ненавидела в тот момент начальника службы безопасности
лютой ненавистью! Ей было гадко и страшно, а он допрашивал ее с таким холодным
и отстраненным профессионализмом!
