Жена будущего президента оглянулась и посторонилась. Маша
постояла на пороге. Она ужасно стеснялась, когда приходилось… делить с кем-то
дамскую комнату. Ну, вот такая она застенчивая уродилась. Хуже не было момента,
чем во время или после ужина отправляться «попудрить носик».
Кто его придумал, этот носик, будь он неладен.
Иногда она выжидала, делая вид, что рассматривает обои или
предметы ресторанного антуража, если дело происходило в ресторане, как правило,
в изобилии понатыканные неподалеку от дамской комнаты. Иногда делала вид, что
ей нужно позвонить, и звонила, одновременно пристально наблюдая за вожделенной
дверью, не покажется ли из нее кто.
Если показывался, Маша моментально влетала внутрь,
проскакивала в кабинку и запиралась на засов. Только бы никто ее не видел.
Проскочить не удалось.
Надежда выходить и не думала — поправляла перед зеркалом
прическу. Коса была хороша. Надежда тоже.
Покорившись судьбе, Маша вошла и уставилась на себя в
зеркало. А ну как и впрямь попудрить носик? И она тоскливо оглянулась по сторонам
в поисках пудреницы. Сумочки у нее, разумеется, с собой не было.
— Если вам что-нибудь нужно, — прощебетала красавица, — то
вон там в шкафчике, за пуфиком, все есть. Мирослава Макаровна позаботилась.
Маша согласно помычала. Очень хорошо, что Мирослава
Макаровна позаботилась.
Надежда в последний раз осмотрела свою прическу и принялась
изучать губы.
Маша на всякий случай изучила свои, а потом мраморную
столешницу.
Каррарский мрамор всегда наводил ее на мысль об
анатомическом театре, даже такой роскошный, как этот.
— У них такой сказочный стол, — поделилась с ней Надежда,
поджала губы и покатала их одну об другую — растерла помаду. Что-то показалось
ей лишним, и она стала осторожно снимать перламутровую розовость ватной
палочкой, вытянутой из серебряного стаканчика, очевидно, специально
предназначенного для палочек. — Я всегда раньше объедалась!
— Вы?! — не поверила истомившаяся ожиданием Маша. — Вы так
хорошо выглядите.
Это была истинная правда, а не просто профессиональная
вежливость, продиктованная ее положением. Маша Вепренцева всегда была
безукоризненно вежлива.
— Спасибо, — согласилась Надежда. Ватная палочка полетела в
другое серебряное ведерко, очевидно, для мусора. — Я стараюсь. Хотя, знаете, я
была такая обжора!… Лопала круассаны, пармскую ветчину и утку в сливках. В
сливках, можете себе представить!
Вот что удивительно — она говорила это искренне. То есть
совершенно. То есть абсолютно.
— А потом впадала в депрессию и корила себя, когда любимая
юбка не сходилась.
Эти ощущения были очень понятны и близки Маше, поэтому она
позволила себе посочувствовать:
— Ужасно.
— Было бы ужасно, если бы мой личный врач не порекомендовал
мне ксеникал! — провозгласила Надежда, выхватила из сумки блескучую
пластмассовую штучку с капсулами и помахала у Маши перед носом. Маша проследила
за ней глазами. — Только им и спаслась.
— От чего? — простодушно спросила Маша. — От утки?
— И от утки, и от торта. Боже, Машенька, милая, подайте мне
стаканчик, он на стойке за вашей спиной.
Милая Машенька подала стаканчик и вздохнула. Дело с места не
двигалось. Надежда уходить явно не собиралась.
Она выдавила на ладонь продолговатую капсулу, налила из
бутылки воды, проглотила, как будто совершая некое священнодействие, и замерла.
Маша, позабыв про вожделенную дверь, наблюдала за ней с
интересом.
— Ну вот, — удовлетворенно сказала Надежда и выдохнула. —
Теперь все в порядке.
— А что такое этот ксеникал? Вы таблетку выпили, да?
— Машенька, ну кто же нынче не знает про ксеникал?! Это
абсолютно волшебное средство! Я скинула с его помощью пятнадцать кэгэ, а теперь
просто поддерживаю вес. Другого такого нет! Вот смотрите!
Маша внимательно изучила блескучую обертку.
— Достаточно одной капсулы, — жарким шепотом сообщила
Надежда, — и ксеникал не дает части жира всосаться. Клянусь вам! Но объедаться
на ночь все равно не стоит. И вы знаете, Машенька, у меня просто поменялось
ощущение жизни — я совсем не хочу жирного. Теперь мой девиз — здоровый образ
жизни. И все благодаря ксеникалу.
— А можно мне?…
Надежда сделала серьезное лицо.
— Машенька, конечно, можно. Вы сходите к врачу, и он вам
выпишет. Клянусь, это волшебный, волшебный препарат!
Маша пообещала себе, что немедленно по возвращении в Москву
отправится к эндокринологу и выпишет себе ксеникал. Чтобы уж быть спокойной.
Чтобы никакой десерт был не страшен. Или шашлык. Или кусок ветчины.
Да все, что угодно!
Она похудеет — не как-нибудь, а по-настоящему похудеет, так,
чтобы носить обтягивающие джинсики и короткую блузочку, вроде той, что была на
Олесе, и поразит воображение Родионова.
И тогда он наконец поймет, что лучше ее все равно не сыщешь,
что только с ней он и может быть счастлив, что вдвоем они — сила, и не только
на переговорах!…
Ведь никто никогда не любил тебя так, как я.
Надежда Головко еще раз напоследок оглядела себя в зеркале,
сделала Маше ручкой — игривое движение пальцами — и вышла.
Маша проводила ее глазами.
Собственное отражение в волшебном стекле по сравнению с
Надеждой показалось ей блеклым, словно выцветшим, — может, потому, что она
никогда не красилась? — и сейчас она пожалела об этом. Зачем-то вытащила ватную
палочку из специального стаканчика и провела ею по глазам. Зря провела. От ваты
глаза сразу же невыносимо зачесались. Маша потерла веки.
Слава богу, день кончается, и уже завтра они уедут в Киев, и
визит пойдет своей чередой, и будет много интересных встреч, жары, умных
разговоров, и, может быть, удастся съездить на Днепр, который она так мечтала
посмотреть!…
Маша порассматривала палочку, заглянула под столешницу каррарского
мрамора и нажала педальку серебряного ведерка. Крышка откинулась. Маша
рассеянно кинула туда палочку и проводила ее глазами. Потом посмотрела на
раковину и вспомнила кровь и нож.
Что происходит в этом доме?!
Какие темные дела творятся вокруг и кто их творит?!
И вообще — что это может значить?!
Нож, кровь, странные разговоры, ссоры, угрозы, шантаж?!
Может, кто-то из гостей последователь культа вуду и в
раковине совершалось жертвоприношение? Кого там положено приносить в жертву?
Черного петуха?
