Вообще «дивчина» Стаса была очень похожа на самого Стаса,
просто удивительно даже. У нее были длинные волосы с выгоревшими на концах
прядями, очень милое личико, сужавшееся к подбородку, гладкая кожа и в пупке
бриллиант. Для того чтобы бриллиант был виден, пуговки на блузке кончались
задолго до пупка, примерно сразу под грудью. Грудь была аппетитна, но не
слишком сдобна, все как следует.
Сейчас волосы у нее развевались по ветру, как у сильфиды, по
щекам катились слезы, и казалось, что вот-вот прямо на изумрудной лужайке, под
чистым и теплым небом должна случиться ужасная сцена, как в кино — он настигнет
ее, станет хватать за плечи, а она будет вырываться, хрипеть и закатывать
глаза.
Кошмар на улице Вязов.
— Леся!
Она остановилась в двух шагах от Маши с Сильвестром и
прижала к щекам кулаки.
— Не подходи ко мне, — сказала она очень тихо. — Не смей ко
мне подходить.
Стас Головко послушно остановился.
— Мам, пойдем отсюда, — быстро проговорил Сильвестр.
— И больше никогда не смей разговаривать со мной, —
продолжала «дивчина» все так же тихо. — Я сейчас же уеду.
— Ты не посмеешь.
Она отняла руки от щек и спросила, словно плюнула ему в
лицо:
— Я не посмею?!
— Ты не можешь сейчас уехать, Леся!
— Я не могу?! После… после всего, что ты… сделал?!
— Леся!
— Мам, пойдем отсюда, а?
— И кто меня остановит?! Ты сам?! Или отдашь меня папочкиным
псам?!
Стас сделал движение, и Леся отступила. Машу и ее сына она
как будто не замечала.
Сильвестру все это страшно не нравилось. Он вообще не любил
скандалов и криков и терпеть не мог, когда рядом орали и выясняли отношения.
Еще он терпеть не мог, когда мать сердилась или — хуже того! — начинала на него
ругаться. Он пугался и не знал, как жить дальше. От крика у него будто отшибало
разум, и все мысли исчезали, кроме одной — убежать. Как можно быстрее и как
можно дальше.
Стас сделал еще шаг и улыбнулся Маше и Сильвестру.
— Мы поссорились, — зачем-то сказал он. — Прощения просим!
— Поссорились?! — переспросила сильфида. — Мы поссорились?!
И она захохотала и затрясла головой, и кулаки у нее тоже
затряслись, и Стас прыгнул, с силой обнял ее за плечи и повел прочь. Она
вырывалась, брыкалась, но он ее не отпускал, и Леся перестала брыкаться и пошла,
а Сильвестр с Машей смотрели им вслед.
— Чего они ругаются? — под нос себе сказал Сильвестр. —
Вырасту, ни на кого не буду ругаться! Ни за что, никогда!
— Никогда не говори никогда, — произнес рядом Родионов. —
Всегда говори всегда.
Маша с изумлением оглянулась.
Он подошел к ним и усмехнулся:
— Из-за чего такие страсти? Кто-нибудь вник?
Оказалось, что никто не вник.
— Ну что же так, — пожурил Родионов. — Нехорошо. Страсти
кипят, а мы не в курсе дела.
— По-моему, он ее бросил, — проявил Сильвестр чудеса
проницательности. — У нас в классе так часто бывает.
— Да ну? — удивился Родионов.
Маша сделала сыну козью рожу, но он ничего не заметил.
— Все время, — небрежно продолжал он. — В прошлом году Лиза
Галкина бегала за Гариком, и тоже все рыдала и вот так волосами делала. — И он
показал, как именно Галкина «делала волосами».
— А Гарик чего?
— А Гарик ничего! Сдалась она ему, эта Лизка! Мы вообще
считаем, что это все ерунда!
— Что ерунда?
— Ну вот, любовь эта! Мы считаем, что только дуракам такое
счастье надо, а нам-то зачем, нам не надо!…
— А вам — это кому?
— Кому, кому, парням, кому! У нас в классе все парни так
считают!…
— Ох, и я так считаю, — признался Родионов. — Мне бы в ваш
класс. Меня бы председателем совета дружины выбрали!
Про дружину Сильвестр ничего не понял, и Родионов сказал
ему, что это оттого, что он еще молод, и Маша решила, что должна вмешаться:
— Я вам нужна, Дмитрий Андреевич?
— Да как тебе сказать, — Родионов посмотрел на нее и смешно
почесал бровь, — да не особенно, в общем.
— А зачем тогда?…
— А затем тогда, что мне до смерти надоело это стояние на
реке Угре, — сказал он сердито, — уже хорошо бы на горизонте объявились татары,
побоище состоялось и все разошлись спать!
— А на Угре не было никакого побоища, — влез Сильвестр, —
там, наоборот, все очень мирно было. Иван Третий сначала хана боялся, потому
что до этого Тохтамыш всех разбил, но все-таки пошел на них. Они постояли и
разошлись.
— Кто?!
— Ну, наши и ордынцы. Ахмат хана звали, что ли!… Он
испугался, и они все убежали. Они переправиться хотели, но, когда наших
увидели, не решились, а потом мороз ударил!
— Это уж как обычно, — согласился Родионов с удовольствием.
— Наш мороз всем морозам мороз. Он просто так не ударяет. Всегда только по
делу. Так что тут произошло?
— Мы не поняли, — призналась Маша. — Кажется, они
поссорились. Так… всерьез поссорились.
— Такие молодые люди не ссорятся всерьез с такими молодыми
девушками, — отрезал Родионов. — Этого просто быть не может.
— Вид у нее был… не очень, — сказала Маша задумчиво. —
Совсем плохой.
— Все смятение чувств, — провозгласил Родионов. — Возьми
меня в свой класс, Сильвестр!
Сильвестр деликатно промолчал.
— Есть охота, — заявил Родионов.
— И мне охота! — вступил Машин сын. — Мам, ну можно мне в
Лавру эту, а?!
— Когда?
— Завтра. Михина мама сказала, что они с удовольствием меня
прихватят, а Михин папа сказал, чтобы мы на него даже не рассчитывали. А его
мама сказала, что мы и не рассчитываем, а Миха сказал, что он всегда их
запугивает, а потом все равно приезжает.
— Это он о чем? — осведомился Родионов у Маши, и она поняла,
что придется признаться.
В том, что ее сын собирается на экскурсию с семьей олигарха
Кольцова. Только и всего.
Подумаешь, делов-то!…
Маша рассказывала, Сильвестр приплясывал рядом и время от
времени вставлял реплики. Реплики были все больше про то, что он хочет есть и
пить. Родионов молчал.
