— Именно про нее.
— Это Надежда Головко, жена Бориса, который вот-вот должен
приехать, — несколько растерянно объяснил продюсер. — Борис Дмитриевич Головко…
— Я знаю, кандидат в украинские президенты, — быстро
договорила Маша. — Спасибо вам большое, вы все очень милые люди.
И она обогнула столик с напитками и пошла «к своим», туда,
где хохотал Весник, злился Родионов и стрелял глазами Веселовский.
Она шла, чувствовала, как взгляды актеров и продюсера
сверлят ей затылок — в-ж-ж, в-ж-ж, поворачивается сверло, — и гадала, что могут
означать все эти странности.
Плачущая за деревьями Лида, угрозы незнакомца, которым
оказался Стас Головко, окровавленный нож в раковине, который затем исчез, и еще
какая-то жажда крови, о которой только что говорил своей жене знаменитый актер
Андрей Поклонный, и в придачу какие-то три дня сроку, который он получил, и
кажется, Лида в кустах тоже говорила что-то о сроках.
Может, у них долги?…
— Дмитрий Андреевич, это Надежда Головко, жена Бориса
Головко. С ним должен был встретиться наш Кольцов.
— Какой это ваш?…
Маша промолчала.
— Что они там тебе наговорили?
Видел, поняла Маша. Все видел.
Объясняться или жаловаться ей не хотелось.
Она не могла бы это объяснить, но для него она всегда должна
оставаться самой-самой: самой умной, самой приспособленной, самой деловой,
самой хваткой. Самый хороший секретарь, самый ловкий водитель, самый
незаменимый помощник, и кофе тоже варит лучше всех! Пожаловаться — значит
признаться в том, что она слаба. Маша ненавидела, когда он замечал ее слабости
или страхи.
Слишком опасно. Слишком горячо.
Не может и не должно быть никаких иллюзий. Он узнает, чего
она страшится, о чем жалеет, что не дает ей уснуть в три часа ночи, и
использует все это против нее.
Все, что вы скажете, может быть использовано против вас!
Так уже было однажды, и до сих пор оно еще живо, и до сих
пор еще ничего не обошлось, и каждый звонок по-прежнему тревога — вдруг это
наказание, а вдруг это оно, прошлое, вызывает ее из телефонного аппарата?!
Самое ужасное, что из-за ее дурацкой доверчивости в это оказались втянуты
дети!… И когда Сильвестр задерживается после шестого урока и ноет, что хочет
поиграть с Димкой в волейбол, а Леркин детский сад в полном составе
отправляется на утренник в Дом детского творчества, неконтролируемая тревога
подло впивается в сознание и сосет, как пиявка, разбухая и заслоняя собой белый
свет. А вдруг?… Вдруг именно во время волейбола или утренника случится то, чего
ты больше всего боишься и что в какой-то момент тебе не удалось предотвратить?!
Родионов ничего этого не мог знать и спрашивал только «из
интереса», и поэтому Маша не стала ему ничего объяснять.
Сильвестр Иевлев маячил за французским окном, зайти не
решился и только делал знаки, пытаясь привлечь ее внимание. Он был красный,
облизывал губы, одна штанина задрана, а волосы стоят дыбом.
Маша в ответ тоже сделала ему некий знак, который означал
«подожди, я сейчас!», и Сильвестр в ответ принялся энергично жестикулировать.
Маша ничего не поняла. Она почти не слушала, о чем говорят Родионов и
Веселовский, опять про романы, кажется, и про страсть или про ревность, что
ли!… В первый раз за годы безупречной службы ей было наплевать на умные
разговоры и на явное неудовольствие шефа, который так и не получил книг «на
подпись».
Ее беспокоила жестикуляция Сильвестра и то, что он маячит на
лужайке без всякого «прикрытия» — никого из Кольцовых не было видно. Ее
беспокоил упорный, как будто прилипший к ней взгляд Матвея Ресселя и странное
поведение красотки Лиды. Ее отвращение к «секретарше» и «прислуге» казалось
чрезмерным, ибо Лида все же не была столбовой дворянкой, а Маша дворовой
девушкой, которую застигли в хозяйских покоях, когда она примеряла на себя
фамильные бриллианты! Машу беспокоил нож в раковине — не столько он сам,
сколько его загадочное исчезновение. Ее беспокоил Андрей Поклонный, который
ненавидел свою жену. И Мирослава беспокоила, потому что могла в любую минуту
выставить ее из-за стола, или еще как-то унизить, или — еще ужасней! — унизить
Сильвестра.
И внезапный приезд Веселовского беспокоил ее, и его невразумительное
объяснение, как он тут оказался.
Странно, что больше никто не беспокоился.
С отсутствующим видом она еще постояла возле «своих», а
потом стала галсами продвигаться в сторону французских окон, за которыми маячил
совершенно изведшийся от ожидания Сильвестр.
— Ты переодел трусы? — спросила Маша, выйдя к детям на
лужайку.
Он стрельнул по сторонам сердитыми глазами, не слышал ли
кто, а потом воскликнул с возмущением:
— Мама!
— Переодел или нет?
— Да, да, переодел! Мам, а можно мне с Михой в Лавру?
Маша чуть не упала.
— Куда тебе можно?!
Вот, он так и знал! Он так и знал, что мать что-нибудь
придумает и скажет, что нельзя! Он даже старался себя подготовить и говорил
себе, что еще ничего не решено, и вообще ему навряд ли разрешат, и… и… он ведь
обещал матери, что станет помогать ей в работе, но ему так хотелось куда-нибудь
поехать с новым приятелем и его родителями! Сильвестр Иевлев толком и не знал,
что это за Лавра такая, и представлялся ему Аполлон на крыше Большого театра —
наверное, оттого, что тот был в лавровом венке!…
— Мам, — заговорил он, очень убедительно тараща шоколадные
глаза, — ну Миха едет в эту самую Лавру, а мне, мне можно?
— Нет, нельзя, — сказала Маша растерянно. — Господи, что ты
придумал! Они тебя что, приглашали?!
— Ну конечно! — с досадой на мать, что она думает, будто он
собирается без приглашения, ответил Сильвестр и правой кроссовкой почесал левую
щиколотку, отчего на некоторое время остался без точки опоры и стал падать.
Маша его поддержала. — Они мне сказали, хочешь с нами в Лавру, а я говорю, что
маму спрошу, а они говорят, что пожалуйста, спрашивай, а я спрашиваю, это
далеко, а они говорят, что в Киеве все близко, потому что это город такой!…
— Ой, боже мой, — сказала Маша, как будто Сильвестра не
приглашали в Киево-Печерскую лавру, а забирали в армию.
Какой-то шум за спиной неожиданно отвлек ее от осмысления
новой проблемы, и она оглянулась.
Из кустов, сквозь которые она сама давеча проломилась при
большом стечении зрителей, выскочила «дивчина» Олеся и понеслась прямо на них с
Сильвестром. Следом за ней несся Стас Головко.
— Мам, чего это они, а?…
Маша быстро взяла Сильвестра за руку и задвинула его себе за
спину, откуда он моментально выдвинулся и, наоборот, занял позицию впереди
матери.
