Ну да. Мы же в Альпах. Лавины и обвалы.
В коридоре на первом этаже тоже никого не было, она ринулась
в сторону «бальной залы» и попала в объятия того самого джентльмена в пиджачной
паре, которого сегодня видела уже несколько раз и так и не знала, как его
зовут.
Попавши в объятия, она пронзительно завизжала.
Джентльмен отступил и покачнулся, но рук не разжал. Маша,
всхлипывая, набрала в легкие воздуху, чтобы завизжать еще пронзительнее, но тут
двустворчатая дверь отворилась и в проеме показалась женщина сказочной красоты,
и она что-то сказала, Маша поняла это, потому что губы у нее шевелились, но
слов она не могла разобрать. Потом там, внутри ее головы, будто что-то
расступилось, и вдруг она стала слышать.
— Что такое?!
— Отпустите меня!
— Да я вас не держу!!
— Матвей, она ненормальная!
— Отпустите вы меня!
— Лида, закрой дверь!
— Что?!
— Дверь закрой, кому говорю!
Женщина шагнула в коридор и прикрыла за своей спиной высокие
двустворчатые двери.
Маша вдруг ее узнала. Это Лида Поклонная. Жена красавца
Андрея Поклонного и сама тоже красавица.
— Это чья-то секретарша, — выговорила красавица брезгливо. —
Она весь день мутит воду и ведет себя безобразно. Славочка говорила. Отпусти
ее, Матвей, что ты ее держишь!
— Она упадет.
— Она не упадет.
— Я не упаду.
Маша сделала шаг назад и вытерла о брюки влажную ладонь.
Джентльмен исподлобья смотрел на нее. Лида Поклонная тоже
смотрела со странным выражением.
— Извините меня, пожалуйста.
— Бог простит. — Это Лида сказала.
— Что-то случилось? — Это джентльмен спросил. — Вам плохо?
— Мне плохо, — быстро сказала Маша. — Очень плохо.
— Говорю же, она ненормальная.
— Я нормальная.
Лида пожала плечами, совершенно равнодушно.
Почему-то она не уходила, медлила возле высоких дверей,
словно ждала чего-то.
— Как вас зовут? — участливо спросил джентльмен.
— М-м… Маша, — промычала она сквозь зубы. — Вепренцева Мария
Петровна… м-м… я секретарь Дмитрия Родионова. Аркадия Воздвиженского.
— Их обоих?
— Кого… обоих? — не поняла Маша.
— Этих — и Родионова, и Воздвиженского?
— Это… один и тот же человек.
— Меня зовут Матвей Рессель, — представился джентльмен. — Я
продюсер.
Маша кивнула. Ей наплевать, кто он, продюсер Рессель или
композитор Керосинов. Ей нужно срочно добраться до Родионова-Воздвиженского. В
доме произошло что-то ужасное.
— Но вы… здоровы? — помедлив, спросил продюсер.
— Да, да, но мне нужно бежать. Меня ждет шеф.
Матвей посторонился, а Лида и не подумала, и Маше пришлось
протискиваться мимо нее и открывать дверь таким образом, чтобы не стукнуть
красавицу по заду, а та лишь усмехалась все с той же брезгливостью.
В зале было пустовато, только официанты накрывали невесть
откуда взявшийся стол — или он всегда тут был, просто Маша не обращала
внимания? Воздвиженский был на террасе. Рядом с ним похохатывал Весник, и еще
были Стас Головко, сын будущего украинского президента, и юная барышня.
— Маш, ты принесла книжки?
— Мне нужно с вами поговорить, Дмитрий Андреевич.
— Книжку дай, мне подписать ее нужно.
— Для меня, — с гордостью объявил Стас. «Меня» он сказал как
«мене». — Да, познакомьтесь! Это Олеся, моя дивчина. А это…
— Мария Вепренцева. Я секретарь Аркадия Воздвиженского.
— То есть мой, — вставил Родионов. — Маш, дай книжечку
подписать, а?
По его тону было понятно: он уже всерьез сердит, что Маша
доставляет ему неудобства, а он ненавидел неудобства, даже самые мелкие! Кроме
того, его раздражали мероприятия, на которых как будто ничего не происходит —
то есть никто не берет у него интервью, не снимает на камеру, не задает
вопросов, а все идет словно само по себе и независимо от него. За несколько лет
он привык находиться в центре внимания, а здесь он был явно не в центре, а
где-то сбоку. Полдня все слонялись просто так — это называлось «общаться», тянули
коктейли, тянули вялые разговоры, тянули тупое ожидание.
Как люди в зоопарке, прилипшие к решетке вокруг грязного
бассейна с грязной зеленой водой. Куда они смотрят? Чего ждут? Ждут моржа,
писал кто-то великий. Они стоят вокруг решетки и ждут моржа.
И Родионов полдня «ждет моржа» — Тимофея Кольцова, с которым
его заставляют знакомиться. И неизвестно, что там остальные гости, а также
хозяева, может, Казимир Цуганг-Степченко с утра успел сгонять на охоту и добыть
там парочку вальдшнепов или куропаток к ужину или же заклал тучного тельца,
только он, Дмитрий Родионов, с утра работал. И вчера работал. И накануне
отъезда работал и почти не спал, потому что подрался с любовницей и она даже
обещала его убить.
Зарезать или что там?…
При мысли об убийстве в голове сразу включился некий
маховик, который стал раскручиваться, набирая обороты.
Стас Головко показывал Маше и Веснику какие-то фотографии,
по очереди извлекая их из бумажника. Весник смотрел с веселым интересом, а Маша
с интересом страдальческим, будто ей больно, а рассматривание фотографий
отдаляет прием успокоительного.
— …а вот это мы с отцом и с вашим премьером, он в прошлом
году приезжал! Ну, это я дома, не знаю, как она сюда попала! — На «домашней»
фотографии Стаc Головко с ногами сидел на кожаном белоснежном диване. Рубаха у
него была чуть распахнута, открывая загорелую эллинскую грудь, а на низком
стеклянном столике стояла извивающаяся, словно при последнем издыхании, ваза с
лилиями, а в хрустальной пепельнице в виде дамской туфельки дымилась длинная
сигарета и, кажется, даже ананас лежал.
Маша проводила фотографию глазами. Интересно, как именно
должен себя чувствовать в этой жизни мужчина, который полузнакомым людям на
приеме показывает свои фотографии в алькове?! Каким он должен быть?! Что у него
на уме?!
— А это, — продолжал Стас, — мы на фестивале в Ялте. Тут
праворуч Фомэнко, во-он, видите? Он тоже тогда на открытии был. Бачите?
Маша с Весником некоторое время «бачили», а Родионов, тот и
вовсе не стал «бачить».
Он сосредоточенно думал. Маховик, закрутившийся из-за
мелькнувшего в голове слова «убийство», разгонялся и разгонялся.
