Вот гадость какая. Какая гадость и, главное, бессмыслица!
Переспят они раз, другой, третий, потом вместо очередного
свидания ей понадобится к детям, а ему станет скучно, и уже следующая Джульетта
или, напротив, мадам Бовари замаячит на горизонте, и все.
Все!! Все!!!
Себя Родионов почитал куда как более честным мужчиной. Он
романтики никакой не признает. Он завел себе Люду, к примеру, и спит с ней,
когда время есть. Нет времени — не спит и не звонит, и ничего. Люде он тоже
сразу объяснил, что досаждать ему звонками не нужно, что он сам, когда сможет,
тогда и выберется, потому что время у него есть не всегда, а когда есть, тогда
он сам даст знать… По крайней мере, в этом нет лжи и ханжества.
Это Дмитрий Родионов так думал, что их нет. Думал и очень
гордился собой и собственной чрезвычайной честностью.
Веселовский еще долго расшаркивался, никак не мог
откланяться, все строил Маше глазке, а Родионов в это время скучал, и наконец
телеведущий ушел.
Столкнувшись с ним в дверях, вбежала Таня Табакова, похожая
на Клаудию Шиффер, беловолосая, длинноногая и высокая, принесла кучу каких-то
бумаг, моментально рассовала всем участникам совещания по экземпляру, уселась и
посмотрела вопросительно — приготовилась работать. Еще сказала, что Сильвестр
разгромил каких-то монстров и продвинулся на третий уровень.
Маша Вепренцева вдруг вспомнила о сыне, словно могла про
него забыть, и заторопилась. Надо бы еще матери позвонить, узнать, как там
Лера!…
— Значит, так, — начал Весник, когда вся его команда, а
также великий писатель с секретаршей заняли наконец наиболее подходящие каждому
позиции, — послезавтра у нас начинается визит в Киев. Про то, что это
стратегически важный для нас город, мы уже говорили не раз, и всем об этом
известно. Дмитрий Андреевич, не знаю, рад ты будешь или не рад, но в Киев с
тобой лечу я.
Воцарилась тишина. Слышно было, как в приемной разговаривает
народ, а в соседней комнате распевает радио.
Родионов глянул на Машу, и напрасно, потому что поддержки
никакой не получил — она смотрела в сторону, а Весник его взгляд заметил.
— Ты на Марью Петровну не взирай, — сказал он серьезно. —
Она ничего не знает. Мы только вчера решение приняли.
Родионов понимал, что спрашивать, почему они приняли такое
решение, нельзя. Это неправильно. В конце концов, именно он, Родионов, великий
писатель Аркадий Воздвиженский, а Весник и его служба работают на него, вернее
на его имидж, и оправдываться ему перед Весником незачем и не в чем, но не
удержался и спросил:
— Илюш, ты же никогда сам не ездишь. Что случилось? Мы
что-то делаем неправильно?
Весник помедлил с ответом, и Родионову показалось, что
медлит он специально, ведет некую игру, смысл которой пока неясен:
— Я хочу посмотреть, как все это происходит, своими глазами.
А то все рассказывают, рассказывают, как вас, великих, там на части рвут, а мне
бы хоть одним глазком глянуть. Ведь и мы пахали!… — Тут он тона не выдержал и
захохотал.
Начальство, в лице Ильи Весника, в издательстве все любили,
хотя и бывало, что из его кабинета выскакивали, как из бани, красные и
взмыленные, а за стеной топало, гремело и орало так, словно туда ворвался
боевой слон из войска Александра Македонского.
— Дмитрий, — начала Таня Табакова, — программу мы утвердили.
Конечно, по ходу визита она может меняться, но только в частностях. Маше я все
сказала, и билеты на самолет сегодня отдам, они уже куплены. Откройте,
пожалуйста, первую страницу.
Все послушно открыли. Родионов тоже открыл, хотя он
«неорганизованный» и ему без толку что-либо толковать. Он или все забудет тут
же, или перепутает, или неправильно поймет. Но Таня Табакова говорила как-то
так, что ослушаться ее не было никакой возможности.
— В Киеве немного другие книжные магазины. Не такие, к
которым мы привыкли в Москве и вообще в России. Там нет книжных супермаркетов,
а в основном книжные отделы в больших магазинах. У них есть только один
специализированный книжный магазин «Олимп», он очень хорошо расположен, рядом с
одним из самых крупных рынков, и метро там рядом.
— И директор душка, — подал голос кто-то из отдела рекламы.
Родионов их и не заметил. Они пришли и парой стали у двери,
девочка и мальчик. Некоторое время великий рассеянно вспоминал, как их зовут,
не вспомнил, поморщился и вновь стал вполуха слушать Табакову:
— …называется «Квартира Бабуин». Это очень хорошее
литературное кафе, стилизованное под коммунальную квартиру. Я ездила, смотрела
все площадки, оно мне очень понравилось. И хозяева замечательные, и персонал,
так что там все будет отлично. Там у вас практически целый день, в этом кафе.
— Как день? — неожиданно встрепенулась Маша, перелистывая
программу. — Ты же мне говорила, что у нас в первый день телевидение!
— Машунь, мы тут все поменяли. У вас в первый день заявочная
съемка, утренняя, где будет объявлено, что Воздвиженский приехал. Вот, видишь,
как она называется… «Будинок», да? Потом вы до вечера в «Бабуине», а на
следующий день у вас телевидение и радиостанции. Нам показалось, что так
логичнее, чтобы с места на место не метаться.
— А машина большая?…
Табакова улыбнулась. Родионов со своими ста девяноста пятью
сантиметрами не во всякую машину помещался. Особенно в японские. Видно, ни один
нормальный японский автомобильный конструктор даже вообразить не мог, что
бывают люди такого роста, и поэтому в любой японской машине Родионову
приходилось сидеть не иначе, как высунув голову в люк, если таковой имелся.
— …встречи с читателями. Дмитрия там хорошо знают и любят, у
нас на этот счет проведено целое исследование, поэтому мы уверены, что они
будут более чем многочисленные. Затем, двадцать восьмого, встреча с украинской
литературной общественностью.
— Там массовая литература организована совсем по-другому,
нежели у нас, поскольку, во-первых, много русскоязычных тиражных авторов,
следовательно, мало украинских, а во-вторых, местных пиарщиков и рекламщиков
всех надо перетопить, а новых нанять, — вступил в беседу Весник. — Мы работаем
с Алексеем Фурманом, он, кстати сказать, отличный мужик! Под него бы целую
службу создать, но у партнеров на Украине денег нет! Дим, ты послушай,
послушай!…
— Да я слушаю.
— Ни фига ты не слушаешь!
— Все равно ты со мной летишь, — уколол его Родионов, — в
случае чего подстрахуешь.
— Вот мерзавец какой, а? — сказал Весник с чувством,
обращаясь к коллективу, и весь коллектив изобразил вежливые улыбки. Улыбаться
во всю ширь было несколько опасно. Может, Илья Юрьевич и имел полное моральное
право называть великого мерзавцем, но остальные-то его не имели!…
