Звонок шефа застал Машу и Сильвестра в пиар-отделе, где
мальчика поили чаем, кормили пирогами, конфетами и орехами из большой железной
коробки.
Маша выскочила в длинный и светлый коридор, очень просторный
и чистый. Между прочим, она давно заметила, что самый главный показатель
процветающего учреждения — это коридоры и туалеты. Если в коридоре узко и
мрачно, вздыбленные полы и стены с обитой штукатуркой, а в сортирах фанерные
дверки с оконными защелками, болтающимися на одном гвозде, чугунные раковины и
развешанные по батареям чудовищные тряпки из мешковины, значит, пиши пропало.
«Учреждение» никуда не годится, начальникам ничего не нужно, а подчиненные
ходят на работу исключительно с целью время провести и из дома куда-нибудь
смыться!
В издательских коридорах было чуть ли не краше, чем в
кабинетах. На полу ковры, на стенах картины, на потолке светильники —
благолепие и чинность.
Маша Вепренцева, когда бывала в хорошем настроении и в зоне
видимости никого не оказывалось, по коридорам всегда бежала и подпрыгивала,
просто так, от удовольствия быть здесь и от радости жизни.
Сейчас в коридоре маячил Весник, который издали распахнул руки
ей навстречу, словно заранее приготовляясь обнять.
У него была внешность чудесного плюшевого мишки, которого
хочется ласкать, почесывать по гладкой кофейной шерсти, прижиматься к его
теплому боку и чувствовать себя защищенной.
Еще у Весника были глаза ястреба, хватка крокодила, быстрота
ягуара и безжалостность тираннозавра. При всем этом он был порядочен, смешлив и
очень хорошо образован.
— Машуня, — начал он задолго до того, как Вепренцева
приблизилась, — Машунечка, как я рад! А где гений наш?
Они сошлись и смачно поцеловались. Они всегда целовались
исключительно смачно, и это ровным счетом ничего не означало.
— Гений у Маркова.
— Ну-у, это серьезно.
— Серьезно, — подтвердила Маша.
— А ко мне вы когда?
— Вот сейчас я к ним поднимусь, а потом мы сразу к тебе.
— Гений-то готов к свершениям?
— Он всегда готов, ты же знаешь, Илья! Ну, ворчит немножко,
что мы смерти его хотим, ты в особенности, но… готов.
Весник поправил и без того безупречно сидящие на носу очки и
посмотрел на Машу заговорщицким взглядом.
— У нас там изменения в программе.
Маша Вепренцева знала Илью Весника уже давно, и она
различала, когда он говорит «просто так», а когда «со смыслом». Сейчас пиарщик
явно говорил «со смыслом».
— Что за изменения, Илья?
— Вот ты идешь к Маркову, и иди себе, иди. Вернешься,
поговорим. А еще я тебя с таким парнем познакомлю — высший класс! У меня сидит.
— Илья!
— Да ладно, не век же тебе в девках куковать!
Маша махнула на него папкой и побежала дальше. Ее
раздражало, когда взрослые и умные мальчики пытались устроить ее личную жизнь.
Она мигом начинала чувствовать себя старой девой или, хуже того,
матерью-одиночкой, как выражаются в собесе.
— Приходи скорей, — вслед ей крикнул Весник, — и гения
приводи! У меня но-вос-ти!
— Да ну тебя с твоими новостями, — себе под нос пробормотала
Маша Вепренцева и выскочила на лестничную площадку.
Здесь всегда было много народу — курили, стреляли друг в
друга глазами, обсуждали последние новости, новых и старых авторов, мужей, жен
и «шестой этаж», где сидело начальство.
Вот и сейчас тут стояла небольшая толпишка, центром которой
был знаменитый на все издательство Лазарь Моисеевич Вагнер.
Никто толком не знал, за что именно в издательстве отвечает
этот великий и всесильный человек, поэтому казалось, что он отвечает решительно
за все. Может, так оно и было. Хотя по штатному расписанию числился он главным
администратором. Вагнер был своего рода гуру — к нему обращались, ему
плакались, у него просили помощи, поддержки и содействия, и его слово было
истиной в последней инстанции. Все знали, что, если Лазарь считает, что дело не
выгорит, к начальству «на шестой» идти бесполезно — на самом деле не выгорит! А
если он тебя поддержит, значит, дело исключительно стоящее, и даже если его не
одобрят «на шестом» с ходу, всегда можно будет «подключить» Лазаря Моисеевича,
и помощь придет.
Можно даже сказать, настигнет!
— Милочка! — воскликнул Лазарь Моисеевич, едва увидев Машу,
и вперил в нее цепкие глазки. В отставленной руке у него дымилась «беломорина»,
а галстук, несмотря на «беломорину», был как пить дать долларов за восемьсот. —
Машенька! Опять ты мимо меня летишь! И хоть бы раз зашла, хоть бы один разочек
навестила старика!
Маша Вепренцева Вагнера не любила.
Маша Вепренцева Вагнера обожала и нисколько его не боялась.
— Лазарь Моисеевич, вот клянусь вам, сегодня зайду!
— Ох, я не верю тебе, не зайдешь ты ко мне! Когда тебе
заходить, если ты сейчас к Маркову бежишь, а потом сразу с гением твоим к
Веснику!…
Непостижимым образом Лазарь всегда и все знал и никогда ни о
чем не спрашивал.
— Клянусь вам, Лазарь Моисеевич, что сегодня точно зайду!
Схватив Машу за локоть и заговорщицки оглянувшись по
сторонам, Лазарь увлек ее подальше от всех остальных и помахал у нее перед
носом «беломориной». Таким образом он разгонял чужой сигаретный дым, который
казался ему менее благородным, чем дым от его папиросы.
Папироса ужасно воняла и курилась желтым дымом, как
химический завод.
Маша покосилась на нее и сморщила нос. Лазарь это заметил.
— Напрасно ты, милочка, выражаешь своим носом отвращение к
моей папиросе, — заявил он и торжественно взмахнул «беломориной», — это
настоящая классика жанра. Натуральный вкус, и никаких добавок!
— Вам бы на конфетную фабрику поступить, Лазарь Моисеевич, —
высказалась Маша деликатно, — шоколадки рекламировать. Стабилизатор Е-124.
— Чего я не видал там, на вашей конфетной фабрике! — фыркнул
Лазарь. — Все я там уже повидал!
— Вы работали на конфетной фабрике?!
— Разве мне, образованному человеку, нужно обязательно
видеть ваши стабилизаторы своими глазами? Разве я не могу делать выводы? Вот я
ничего не видел своими глазами, но я спрашиваю. Маша, — почему твой гений до
сих пор на тебе не женился? Какой вывод я должен делать из этого?
Маша Вепренцева, двадцати девяти лет от роду, отличный
работник, сдержанный профессионал, мать двоих детей, замечательно управлявшаяся
с самим Аркадием Воздвиженским, покраснела как рак.
