— Ну и что?
— Ничего. Он пришел на встречу, я сказал ему, что никаких
денег не дам, пока он не даст информацию. Ну, он повернулся и ушел. Он ничего
не хотел мне продавать, никаких сведений! Он просто хотел выманить меня в
Питер, где готовилось убийство депутата!
— Зачем?
— Чтобы запутать тебя, ментов, федералов и всех, кто будет
искать убийцу! Садовников кинул «Власть и Деньги», у нас проблемы, и
предполагается, что у нас с тобой роман. Почему я не могу пойти и застрелить
его из… романтических чувств к тебе?
— А ты можешь застрелить кого-нибудь из романтических чувств
ко мне?!
— Это и называется — подставить, Лера! — закричал
Константинов. — Пацанят подставили, да еще и использовали по полной программе,
и меня тоже! Да еще сделали так, чтобы ты обязательно об этом узнала! Даже
билет подложили, видишь, какая забота!
— Ну и что, что?! — тоже закричала Лера. — Что из этого
следует, я не понимаю!
Он помолчал.
— Ты знала, что у Тамилы Гудковой когда-то был ребенок?
Знала, Лера?
Она не смотрела на него, курила и отводила глаза.
— Лера!
— Знала.
— Откуда?!
— Какая тебе разница?
— Это важно. Откуда ты знала, Лера?!
— Из досье, — сказала она неохотно. — Ты же знаешь
Сосницкого! У него пунктик по поводу проверки. Всех проверяют, кто приходит на
работу, всегда. Я по должности обязана знакомиться с досье. Я и знакомлюсь. А
наша служба безопасности все раскопала.
— Лера, кто еще, кроме тебя, в редакции имеет доступ к
файлам службы безопасности?
— Никто.
— Точно?
— Ну, только… — она осеклась и посмотрела на Константинова.
— Этого быть не может, Саша.
— Может, — сказал Константинов упрямо. — Никто не мог
вытащить диск из машины этого придурка-программиста, не зная, что не работает
сигнализация. Никто не мог подложить этот самый гребаный диск на стол к
Маръяне, а он был здесь именно в это время! Никто не имеет доступа к файлам.
Начальник службы не в счет, если бы он подворовывал информацию, он бы давно
стал королем шантажа, а ничего этого нет. Никто, кроме него, не мог взять у
меня из ящика стола этот проклятый билет. Не возбуждая подозрений взять,
понимаешь?..
Он помолчал, потом встал и быстро попил воды из лейки,
которой Лера поливала цветы. Утер рот и посмотрел на нее.
— Все это планировалось заранее. Все подгонялось одно за
другим, и программисты, и я, и ты. — Он улыбнулся. — Моей матери приснился сон,
что она коляску катает, а в ней ребенок. И соседка ей говорит, откуда, мол,
взялся ребенок, ведь никто вашу невестку беременной не видел!.. И я сообразил.
Никто не видел Тамилу беременной. Никто об этом ничего не знал, кроме тебя и…
него.
— Но он не мог этого сделать!
— На курок нажать не мог, — поправил Константинов, — и,
видимо, не нажимал. Но участвовал — точно.
Они еще подумали, а потом посмотрели друг на друга.
— И что делать? — тоненьким голосом спросила Лера. — Сами мы
не справимся. Доказательств-то никаких нет.
— Когда ты встречаешься с Башировым?
— Завтра в три.
— Вот завтра в три ты у него и спросишь, что мы должны
делать. Я думаю, что дальше это уже не наше дело.
* * *
— Этого не может быть, — сообщила Мелисса Синеокова пожилой
врачихе, — этого просто быть не может!
— Почему? — спросила та, перестала писать и подняла очки на
лоб.
В очках отразилось больничное окно, наполовину замазанное
белой краской, выше краски синее небо и зеленое дерево. И небо, и дерево
извивались во врачихиных очках, как будто плавали.
— Потому что этого не может быть, — упрямо сказала Мелисса и
покосилась на свою книжку, которая торчала из врачихиной сумки.
Вот интересно, узнает она меня или не узнает? И если узнает,
что она обо мне подумает? Что я гулящая? Сумасшедшая? Истеричка? Наркоманка?
Помедлив, врачиха снова опустила очки на нос и приготовилась
писать.
— Я абортов не делаю, — сказала она довольно холодно. — Так
что вам придется обратиться к кому-то еще.
Каких еще абортов?!
От этого кошмарного слова Мелисса покрылась холодным потом и
ее сильно затошнило.
Так сильно, что она вскочила с места и ринулась к раковине,
полускрытой раздвижной белой ширмой. Добежав, она взялась за нее двумя руками,
наклонилась, и сухие спазмы волной прошли по животу и горлу. Мелисса тяжело
задышала ртом.
Врачиха со своего места наблюдала за ней, и вид у нее был
скептический.
Мелисса перестала тяжело дышать, зато начала икать, и
отразившееся в зеркале бледное лицо с каплями пота на переносице, с синевой под
глазами, с родинкой на щеке, у губ, показалось ей отвратительным.
Нет, нет, она не хочет делать аборт, она ни за что не
согласна на аборт, она… умрет, если еще хоть раз в жизни услышит это слово —
аборт!
— Может быть, выпьете воды? — спросила врачиха. В голосе
звучала сплошная ирония. — Что это с вами? У вас уже были признаки токсикоза?
Восьмая неделя — самое для него время!
— Для кого? — хрипло спросила Мелисса, открыла воду и
умылась. На бортике белой раковины стояла металлическая кювета, а в ней что-то
лежало. Мелисса не могла смотреть на то, что в ней лежало.
— Для токсикоза, — пояснила врачиха, наблюдая за ней. — Я
вызову сестру, она даст вам успокоительное.
И потянулась к телефону.
— Не-ет, — завопила Мелисса.
Вот только сестры с успокоительным ей не хватало! Она и так
по коридору прошмыгнула мышкой, в очках и в платке, и сдернула амуницию, только
когда за ней закрылась дверь и она поняла, что одна в кабинете с наполовину
закрашенными окнами, то есть не одна, а с врачихой, которая за ее манипуляциями
следила с интересом. И в консультацию она приехала под вечер, так, чтобы было
поменьше народу, чтобы никто ее не заметил, не узнал, не стал просить автограф
— в гинекологическом отделении!.. В карточке у нее было написано, что она
Людмила Голубкова, а никакая не Мелисса Синеокова, и у нее была надежда, что
врачиха ее так и не узнает — а вдруг повезет?!
— Слева чистое полотенце, — не вставая, сказала врачиха. —
Вытрите лицо и вернитесь ко мне, пожалуйста.
Мелисса послушно вытерла лицо и вернулась на жесткий
клеенчатый стул.
