Она все еще стояла, не в силах шевельнуться, когда вдруг
темноту за маленькими, давно не мытыми окнами, прорезал свет фар. Самый
обыкновенный свет самых обыкновенных автомобильных фар, такой привычный и такой
веселый, как будто жизнь все еще продолжалась!.. Машины продолжали ездить, фары
продолжали светить, и мир не сошел с ума!..
И тут она поняла, что это вернулся тот, кто посадил ее в
подземелье.
Он приехал, чтобы убить ее. Он приехал на машине, и свет его
фар она видит сейчас на улице в маленьких немытых стеклах!
Ужас придал ей сил.
Она проворно наклонила и бесшумно опустила люк в пазы, и
задвинула щеколду, которая тяжело брякнула, и от этого бряка волосы
зашевелились у нее на голове.
— Петруша! — позвал голос и вдруг стал плаксивым: — Петруша,
не сердись, это они сами, я их не выпускала! Сами, сами выскочили, стервецы! А
я не виновата. Не виновата, Петруша! А будешь драться, я Оленьке скажу! Все-о
скажу! Дети, дети, завтракать пора!
Свет бил теперь почти в окна, и Мелисса поняла, что должна
уходить с другой стороны. Споткнувшись о лестницу, которая и впрямь оказалась
снаружи, она побежала в ту комнату, откуда доносился ужасный голос.
Там тоже была луна, а больше никакого света, и вдоль стены
стояла кровать, точно такая же, как та, внизу, и на ней кто-то копошился —
темный силуэт, почти бестелесный и от этого еще более зловещий.
— Оленька, — проскрипело с кровати, — он меня обижает!
Грозится в подвал посадить! Он в подвале детей наказывает, а разве я зверь! Он
посадит, а я выпущу. Он посадит, а я выпущу! Оленька, разве можно детей в подвале
держать, особенно в День красной революции?
В дверь нельзя, и Мелисса не знает, где дверь.
Окно! Это окно на другую сторону, и она успеет вылезти, пока
тот не зашел в дом. Она успеет.
Мелисса кинулась к окну, отодрала хлипкий шпингалет,
распахнула створки.
— Что это вы, Петруша?! Не май месяц на дворе, я уж
голландку собиралась затопить! Вот моя мать, она у балерины Истоминой служила,
так они всегда голландку топили, когда холодно было, а вы все экономите, все
гроши ваши жалеете!
Свет фар погас, желтые прямоугольники света пропали.
Стараясь не шуметь, она проворно вылезла в окно, повернулась
и тихо притворила створки.
Вокруг не было ни души.
Ни проблеска света, ни звука, ничего.
Впереди росли кусты, а за ними обветшалый штакетник, и
Мелисса, перебирая руками и прислушиваясь, нашла дырку, раздвинула гнилые
штакетины, пролезла и оказалась на дороге, залитой синий лунным светом.
Луны было очень много, глазам и изнемогшему мозгу показалось,
что полнеба занято луной, и Мелисса решила, что увидеть ее под таким ярким,
почти непристойным светом будет очень легко. По дороге идти нельзя.
Она пробежала немного, остановилась, задыхаясь, и вдруг
увидела шоссе.
Оно было очень близко — рукой подать. Самое обыкновенное
шоссе. Горели фонари, приглушая свет оглашенной луны, и машины шли довольно
плотно.
На этом самом шоссе было большое движение!..
Только бы добраться туда, туда, где люди, где идут машины,
где сияет электрический свет, и, спотыкаясь и падая, и поднимаясь снова, она
побежала к этому спасительному шоссе и тут сообразила, что туда нельзя!
Нельзя ни за что на свете!..
Как только тот обнаружит, что она исчезла, он кинется ее
догонять, искать, и непременно решит, что она сдуру бросилась на шоссе, а там
никто не спасет, не поможет! Кто остановится, если грязная, бредущая по обочине
женщина станет голосовать?! Никто и никогда, особенно по нынешним временам.
Там спасительный свет и идут машины, но туда нельзя ни за
что!..
Мелисса Синеокова остановилась, секунду постояла на
пустынной проселочной дороге, залитой лунным светом, и бросилась в лес, который
черной громадой подступал прямо к обочине.
Она бросилась в лес, затрещали ветки, и Мелисса вновь
остановилась, чтобы глаза привыкли к темноте.
Врешь, не возьмешь, думала она ожесточенно… Я
победительница. Я спаслась, а вы оставайтесь в вашем склепе с сумасшедшими
старухами и пружинными кроватями! А мне надо домой. Мне надо к Ваське — сказать
ему про мою любовь!..
Она пробиралась уже довольно долго и отошла далеко, когда
тишину ночи, нарушаемую только отдаленным шумом шедших по шоссе машин, вдруг
пронзил вой.
Это был нечеловеческий, почти звериный вой, и до нее дошло,
что тот обнаружил, что склеп пуст и пленница пропала. Звук был не очень громкий,
и Мелисса поняла, что ушла уже довольно далеко от избы с привидениями.
— Так тебе и надо, сволочь, — прошептала Мелисса и вытерла
пот со лба. — Так тебе и надо!..
Уже стало светать, когда она вдруг дошла до заправки.
Внизу было еще темно, но небо уже поднималось, и
чувствовалось, что ночь перевалила за середину и скоро грянет спасительное
завтра.
На заправке горел свет и не было ни одной машины.
Мелисса выбралась из леса, осмотрелась — на шоссе тоже
никого не было, кинулась и перебежала асфальтовое пространство.
Толстая девушка в теплой кофте дремала за стеклом и
вытаращила глаза, когда Мелисса постучала. Вытаращила глаза и нажала кнопку на
переговорном устройстве.
— Извините, пожалуйста, — сказала Мелисса Синеокова. — У
меня машина сломалась. Там, — и она махнула рукой вдоль пустого шоссе. — Можно
мне позвонить?
— А чего, своего телефона нету, что ли? — вопросил динамик
голосом толстой девушки и зевнул.
— Забыла. — Мелиссу вдруг сильно затрясло, и она стиснула
руки в карманах измазанной джинсовой куртки.
Толстая девушка по ту сторону жизни пожала плечами в
нерешительности.
— Я вам заплачу, — вдруг сообразила Мелисса. — У меня же
деньги есть!
Она полезла во внутренний карман и достала сто долларов,
которые всегда припрятывал туда Васька — на всякий случай.
— Знаю я тебя, — говорил он. — Кошелек потеряешь и будешь
милостыню просить! Видишь? Вот деньги! Я их тебе кладу во внутренний карман.
Поняла?
Она всегда смеялась и отмахивалась.
— Да не надо мне ваших денег, — сказал динамик неуверенно. —
Звоните!..
Окошко открылось, и в него просунулась нагретая телефонная
трубка.
— Спасибо! — закричала Мелисса. — Я сейчас, я быстренько!..
Ошибаясь и не попадая разбитыми пальцами в кнопки, она
набрала номер.
