Ничего! Ничего!.. Ей бы только выбраться, и она больше
никогда, никогда не станет задерживать рукописи, будет всегда сдавать точно в
срок, нет, даже раньше срока!..
Люк грохотал в пазах, лязгала щеколда с той стороны, и
ничего не менялось. Он не сдвинулся ни на один сантиметр.
Его нужно чем-то поддеть, поняла Мелисса. Поддеть, просунуть
в щель какую-нибудь железку и попытаться отодвинуть щеколду. Но у нее не было
железки!..
— Черт тебя побери!.. — закричала она. — Чтобы ты сдох,
сволочь!..
Еще одна свеча догорела и погасла, и она подумала, что,
когда все догорят, он придет за ней. Он знает, что свечи будут гореть долго, и
поэтому не приходит, а потом придет! Придет и сделает все самое страшное, что
только могло представить себе писательское Мелиссино воображение!
Она снова стала колотить, и вдруг какой-то звук, почти
неуловимый в грохоте, привлек ее внимание. Она насторожилась, как овчарка, и
перестала колотить.
После грохота тишина показалась ей убийственной, но в этой
тишине явственно слышались шаги. Там, наверху, кто-то шел.
Он шел и приближался к ее люку.
Все. Она не успела.
Свечи еще не догорели, а он пришел.
Он пришел и сейчас будет убивать ее.
Мелисса соскочила с кровати — матрас задребезжал и затрясся,
— подбежала к алтарю и, обжигаясь над пламенем низких свечей, выхватила ту
самую, длинную. Фотография свалилась, и неизвестно зачем Мелисса сунула ее в
карман джинсов.
Просто так она не дастся. Может, хоть обожжет, ослепит или,
если повезет, сумеет ткнуть ему в глаз или в ухо, и… Господи, помоги мне!..
Шаги, шаркающие, похожие на старческие, были теперь над
самой головой. Еще ей показалось, что она слышит бормотание, невнятное и тоже
как будто старческое.
На цыпочках, стараясь не дышать, она подошла к кровати,
держа горящую свечу в руке. И оглянулась. На столе осталось всего несколько
огней, остальные догорели — должно быть, она долго лупила в потолок!.. По углам
извивались тени, наползали на середину склепа.
Скоро все кончится, сказала она себе.
Так или иначе, но кончится.
Шаги затихли, и некоторое время не было слышно ничего, лишь
потрескивание церковной свечи у нее в руке, а потом вдруг люк распахнулся.
Мелисса присела и сжалась, стискивая свечу.
Сейчас. Как только он начнет спускаться. Огонь в лицо и…
И…
Из лаза никто не спускался. Там было темно, еще темнее, чем
в ее темнице, и ни звука.
Но кто-то же ходил там! Ходил, и бормотал, и открыл лаз!..
Мелисса прислушивалась изо всех сил. Пот тек по спине, а на
пальцы капал воск, словно свеча плакала у нее в руке.
Вдруг наверху вновь послышались шаги, шаркающие,
неуверенные, но они не приближались, а удалялись от лаза.
— …сколько раз говорила, — послышался голос, — и говорила, и
говорила Петруше! Только он не слушает меня, вот так-то, Олечка! Я ведь и тебе
говорила, чтобы ты не выходила за него, а ты пошла! И пошла, и пошла, и что
теперь получается? Мать во всем виновата? Да? А ведь Коля к тебе ходил, ходил,
я знаю!..
Мелисса Синеокова перевела дух. Горячий воск попадал в
ранки, жег руки.
Олечка?! Коля?! Петруше говорила?! Выходит, он там не один,
там целая… компания?!
Шаги все удалялись, и бормотание с ними.
— А чего же? Детишки, они и есть детишки, озоруют, а я разве
зверь?! Разве я стану в подвале их запирать? Петруша запрет, а я выпущу. Вчера
запер, я и вчера выпустила!.. Ох, грехи наши тяжкие, где же это он
запропастился, давно пора со станции быть!
Наверху заскрипело что-то, как будто кровать, и все затихло.
Мелисса дунула на свечу, сунула ее в нагрудный карман
джинсовой куртки, поставила ногу на край кровати, так, чтобы можно было
опереться, и осторожно распрямилась. Голова у нее оказалась снаружи, и воздух,
чистый и свежий, вдруг ударил в мозг так, что она покачнулась и схватилась за
край лаза.
Деревянная крышка была откинута, и в комнате темно, только
луна лежала косыми полосами на грязном щелястом полу. Длинная, как баклажан,
тень от Мелиссиной головы доставала до противоположной стены, на которой висели
какие-то цветные бумажки, похожие на фотографии из журналов.
Никого не было.
Мелисса задышала чаще, и голова прошла и стала соображать.
Нужно вылезти.
Вот только как? Она была высокой и, мягко говоря, не слишком
худой, кроме того, подтягиваться отродясь не умела, за что всегда получала
двойки по физкультуре. Пятерки она получала только зимой, когда нужно было на
время кататься на лыжах. Вот кататься на лыжах она могла и тогда не получала
двоек.
Она вытащила локти, уперлась ими в пол с двух сторон от лаза
и стала тащить себя вверх и поняла, что — нет, не вытащит. Нужно подпрыгивать и
цепляться за доски, но это было почти невозможно, потому что ноги ехали по краю
сетчатой кровати, да к тому же она обессилела от страха и отчаяния.
Она прыгнула, стараясь повиснуть на локтях, и не смогла.
Руки скрутило острой болью, и она закрыла глаза.
Козлы!.. Алтарь со свечами! Он гораздо выше кровати, он даже
выше, чем обыкновенный стол!..
Но для того чтобы подтащить козлы, придется нырнуть вниз, в
пропасть, в подземелье, и оттащить кровать!..
Быстрее, быстрее! Кровь застучала в висках.
Со всего размаху Мелисса прыгнула вниз, навалилась на
кровать и отодвинула ее. Подбежала к козлам, смела с них все свечи, которые
упали и раскатились по полу, и поволокла козлы на середину. Они были очень
тяжелые, гораздо тяжелее кровати, а у нее совсем не осталось сил!
Она волокла, толкала, тянула, скулила и выла, и дотащила!..
Сдирая кожу на ладонях, она уцепилась за них, взобралась,
подпрыгнула, подтянулась и оказалась наверху.
У меня получилось!.. Господи, спасибо тебе, у меня
получилось!..
Где-то в отдалении опять послышался шорох, и невидимый голос
проскрипел:
— А вы не озоруйте больше! Витя, Маша!.. Вот я все отцу
скажу, он вас обратно в подвал посадит! Витя? Это ты? А?
Мелисса затаила дыхание.
— Да где вас всех нелегкая носит! Завтракать пора, а Петруша
на службу уехал! Где это видано, чтобы по выходным служба, да еще праздник
сегодня, День красной революции!
Этот бестелесный голос, в темноте и тишине глубокой ночи
говоривший, что завтракать пора, наводил такой ужас, что Мелиссу продрал озноб.
