— Не хочу, не хочу, не хочу, — зашептала авторша детективных
романов, — не хочу, не надо!..
Василий Артемьев очень сердился на Мелиссу, когда она,
начитавшись соответствующих газет и насмотревшись «Журналистского
расследования» по телевизору, начинала рассказывать ему нечто подобное, к
примеру, о подпольной лаборатории, где у детей изымают органы для богатых
заморских старичков, умирающих от скверных болезней.
— Ты же образованная тетка! — гремел Василий. — Что ты
несешь ахинею?! Ты хоть представляешь себе, сколько показателей должно
совпасть, чтобы орган одного человека подошел другому?! Ты хоть представляешь
себе, какого масштаба должна быть твоя лаборатория, чтобы в ней все это можно
было производить?! Это ни фига не лаборатория, это целый научный институт! Ты
когда-нибудь слышала о подпольных научных институтах?! Нет, вот о подпольных
научных центрах мирового масштаба ты слышала когда-нибудь? В какое-нибудь
обозримое время, после Нюрнбергского процесса, на котором за такие штуки судили
фашистских врачей!
— Да, но вот же сюжет, — оправдывалась Мелисса.
— У тебя в романе тоже сюжет! — не унимался воинствующий
материалист Василий. — И твой роман не имеет никакого отношения к жизни, как и
этот, блин, сюжет!..
Сейчас, в темноте и тишине подземелья, Васькино неприятие
«страшных историй» как будто поддержало Мелиссу. Безмолвные тени в скафандрах
отступили.
Нет, вряд ли здесь подземная лаборатория по превращению
людей в «чужих».
Скорее всего, ее похитили в расчете на выкуп, а это
означает, что Васька вскоре узнает обо всем. И служба безопасности издательства
узнает, и редакторша Ольга Вячеславовна, и — самое главное! — Лера Любанова,
которая поднимет на ноги всю Москву и весь Санкт-Петербург, а также их
окрестности!
Убивать ее нет никакого резона — если ее на самом деле
похитили для того, чтобы получить деньги! За нее, мертвую, никто никаких денег
не даст, это же очевидно!
Это было совсем не так уж очевидно, но иначе Мелисса не
могла себе позволить думать.
Потом ее потянуло в сон, так неудержимо, что она едва
доползла до своего трясущегося матраса. В ушах тишина не просто грохотала, она
рвала барабанные перепонки, как во время тяжелого артобстрела, отдавалась в
виски и в затылок, и Мелисса, со стоном повалившись на кровать, обеими руками
зажала уши. Ей показалось, что из ушей течет кровь, что перепонки все-таки
лопнули, и больше она уже ничего не помнила.
Человек с горящей свечой в руке проворно спустился откуда-то
сверху, приблизился к кровати, и желтый, ровный, немигающий свет свечи залил
бледное и отекшее Мелиссино лицо. Он некоторое время просто смотрел, а потом
засмеялся от удовольствия.
И у нее в подсознании остался тоненький и слабый звук, как
будто где-то далеко и высоко над ней кто-то тихонько смеялся.
* * *
Она и вправду смеялась.
Он не поверил своим глазам. По шее тек пот, скатывался за
рубашку.
— Саша, — выговорила она сквозь смех, — ты хотел наподдать
мне… шваброй?!
— Как ты сюда попала?.. — спросил Константинов, очень
старательно шевеля губами.
— А что такое?! Мне сюда больше нельзя?..
Очень глупо, но он забыл.
Во всей чертовщине последних дней, в этой идиотской игре в
шпионов, в этой пакости, которой ему пришлось заниматься, он совершенно позабыл
о… Тамиле.
Ну, конечно. У нее были ключи от его квартиры, и, уезжая, он
назвал ей то самое «кодовое слово», будь оно трижды неладно, и вообще она часто
приезжала сюда в его отсутствие!
— Что с тобой, Саша?..
Сверху он посмотрел на нее, ничего не сказал и стал снимать
ботинки. Снимать ему было очень неудобно, и некоторое время он не мог
сообразить почему.
А потому, черт возьми, что в правой руке у него все еще была
зажата швабра!
В одном ботинке он зашел в ванную и аккуратно прислонил
швабру к стене.
— Дай мне чего-нибудь поесть. Или попить.
— А может, и поесть, и попить?
— Можно и так, — согласился Константинов. Он вышел из ванной
и стащил второй ботинок. Подхватил за лямку рюкзак и поволок его по коридору в
сторону спальни. Рюкзак ехал и время от времени подпрыгивал, когда Константинов
его поддергивал.
— Что с тобой, Саша? У нас… все в порядке?
Ничего у них не было в порядке, и сейчас он осознавал это
особенно остро. Что может быть в порядке после того, что произошло в Питере?!
— Саша?
— Кофе свари мне.
Она постояла на пороге спальни, внимательно на него глядя,
потом повернулась и ушла, очень красивая, странно красивая, настолько, что,
глядя на нее, Константинов время от времени ужасался — женщина не может быть
такой прекрасной.
Высокая, длинноногая, смуглая, «мулатка, просто прохожая»,
Ясмин Ле Бон, собственной персоной материализовавшаяся в его жизни, в его
квартире и в его спальне!..
Угораздило меня с ней связаться! Зачем, зачем?! Мало ли
других женщин, менее красивых, менее смуглых и менее опасных?!
Беда приключилась с ним довольно давно, года два назад,
когда он в первый раз увидел ее в редакции «Власть и Деньги». Была какая-то
очередная летучка, Лера ее собирала. Константинов пришел, плюхнулся в кресло, и
ногу на ногу пристроил совершенно по-американски, и откинул назад буйные кудри,
которые поминутно падали на глаза. Он не знал, в чем тут дело, но кудри,
падающие на глаза, почему-то неизменно приводили в восторг всех барышень юного,
не слишком молодого и вовсе предпенсионного возраста.
Ну вот, пришел он на летучку, уселся, откинул кудри и вдруг
столкнулся взглядом с совершенно незнакомой девицей.
Девица смотрела на него насмешливо и словно даже с
сочувствием к тому, что он такой болван — ногу шикарно пристраивает и кудри
закидывает, один в один поэт Владимир Ленский! Совершенно неожиданно для себя
Александр Константинов отчаянно покраснел, и нога у него почему-то поехала,
упала и стукнулась о пол.
— Тамила Гудкова, — представила Лера Любанова, загадочно
усмехаясь, то ли на счет ноги, то ли еще на какой-то счет. — Наш новый редактор
женской рубрики. Еще не знаю, как она будет называться, но с этого дня Тамила
работает у нас.
И началась для Саши Константинова мука мученическая и казнь
египетская, ежедневная и ежечасная.
После истории с «изнасилованием» Алисы Брушевской, от
которой его спас декан Александр Иванович, Константинов женщин остерегался. То
есть не то чтобы остерегался, но словно все время ждал от них какой-нибудь
подлости, которую рано или поздно они совершат, непременно, непременно!..
Особенно, полагал Константинов, на такие подлости способны исключительно
красивые, богатые и успешные женщины, ибо Алиса Брушевская была как раз такой.
Он никогда с ними не связывался. У него были в основном тихие матери-одиночки,
преданно смотревшие в глаза, готовые варить борщи и по утрам подавать пахнущие
утюгом и уличной свежестью сорочки. Ни на одной из них он не собирался жениться
и только в подпитии говорил приятелям, что «раз не дано, значит, не дано, и не
надо отравлять жизнь другим», и именно в этом, приятельском кругу, слыл
записным красавцем и ловеласом.
