То есть на самом деле. То есть именно так оно и вышло. Без
дураков.
Наверное, его посадили бы и расстреляли, тогда еще были
расстрельные статьи, — да и без статей изнасилование дочки «члена»… шутка ли! —
если бы не вмешался декан Александр Иванович.
Декану Александру Ивановичу не было никакого проку от студента
Константинова. Одна морока, а проку никакого. Ни денег, ни славы этот студент
не мог бы добавить декану, но почему-то тот студента пожалел. Или он просто
оказался порядочным человеком?..
Декан Александр Иванович на своей собственной черной «Волге»
приехал к дому родителей Константинова в Бибирево, долго вылезал из нее, а
вылезши, также долго оглядывался по сторонам, неспешно и с усмешечкой, как
будто все увиденное его страшно забавляло.
Константинов смотрел на него с балкона. Тогда он все дни
торчал на балконе, твердо решив, что выпрыгнет в ту же секунду, как только за
ним придут из милиции. «Дело» раскручивалось, и прийти должны были уже вот-вот.
В комнате, за стеклянной балконной дверью, пыльной от липового цвета, который
летел от пахнущих медом и лугом деревьев, постоянно плакала мать. А когда не
плакала, все звонила по знакомым, все искала кого-то, кто мог бы «помочь», все
бестолково предлагала деньги, и все время разные суммы, очевидно, от отчаяния.
Однажды предложила почему-то сто двадцать семь рублей и сорок копеек, или это
все, что у них с отцом было?..
Александр Иванович, вдоволь наоглядывавшись и наусмехавшись,
остановил какую-то бабуську, тащившую из гастронома пудовые сумки то ли с
сахаром, то ли с мукой, и стал неслышно о чем-то ее выспрашивать. Константинов
все смотрел, свесившись через перила и лениво прикидывая, прыгнуть ему уже или
пока воздержаться.
Он даже представил себе, как летит, раскинув руки, лицом к
земле, и в груди у него замирает и останавливается сердце, и он чувствует, как
оно замирает, как ударяет в последний раз, и он знает, что больше оно уже не
ударит, и нужно пережить еще только одно — удар об асфальт, после которого ему,
Константинову, станет наплевать на милиционеров и на Алису Брушевскую!..
Должно быть, он думал об этом долго, потому что вдруг
Александр Иванович оказался у него за спиной и бесцеремонно потянул его за
майку.
Мать, похожая на суслика, вытянувшегося перед своей норкой в
струну, маячила на заднем плане, прижимала руки к груди. Декан посмотрел на
Константинова, фыркнул и осведомился строгим голосом, вправду ли его студент
осуществил плотское познание Алисы Брушевской силой и без ее согласия.
Именно так он и выразился.
Константинов независимо пожал плечами, независимо поставил
ногу в тапочке на проржавевшую балконную арматуру и независимо вскинул голову.
Александр Иванович сообщил, что из этих его телодвижений
ничего не понял и просит студента отвечать по существу.
И тут с Сашей Константиновым, бывшим воином-афганцем,
который два года проторчал в Джелалабаде, который умел, не пьянея, пить
медицинский спирт, раз в год встречался с однополчанами на кургане близ
Москвы-реки, специально далеко от людей, чтобы не пугать их пьяными слезами и
песнями про «черный тюльпан», от которой рвались гитарные струны, вот с этим
самым Сашей и случилась истерика.
Он заплакал, закричал, завыл и с ужасом понял, что видит
себя, рыдающего и бьющегося об арматуру балкона, как будто сверху и сбоку, и
видит мать, которая бежит, протискивается в узкую стеклянную дверь с кувшином
руке, и видит, как из этого кувшина на его дергающееся и орущее лицо льется
вода. Видит, как сторонится декан Александр Иванович, переступает ногами в
модных трехполосных кроссовках. Он был большой модник, носил всегда джинсы,
кроссовки и шикарные клетчатые твидовые пиджаки, которые привозил с семинаров
из Шотландии, и факультетские барышни по нему вздыхали, даром что декану было
уже за пятьдесят!..
Потом Константинов перестал рыдать и биться, как-то
моментально пришел в себя, вытер с лица воду и трезво посмотрел на мать и
Александра Ивановича.
Декан, морща нос, осведомился, все ли со студентом в
порядке, и повторил свой вопрос.
Саша сказал очень усталым голосом, что, разумеется, никого
он не насиловал — сдалась она ему, эта Брушевская! — и даже не разговаривал с
ней, и вообще, кажется, ни разу не подходил к ней ближе, чем на пушечный
выстрел.
И декан камня на камне не оставил от всех обвинений в его
адрес.
В два счета он доказал папе-Брушевскому, что его студент
никогда не был ни на какой даче и вообще не осведомлен о том, где эти дачи
располагаются! Кроме того, на даче есть охрана, не та, которая сторожит самого
папу, та подтвердит что хочешь, даже то, что на участке живет небольшой
сиреневый венерианец, а та, которая сторожит въезд-выезд, а также забор. У этой
охраны нет никакой информации о том, что вышеупомянутый студент хотя бы раз был
приглашен на вышеупомянутую дачу и действительно туда приезжал. Кроме того, в
тот самый день и час, когда Алиса Брушевская подверглась грязному насилию,
студент Константинов выступал на соревнованиях по стендовой стрельбе, так
сказать, защищал честь факультета, и кто угодно может это подтвердить, ибо все
его там видели! Соревнования продолжались до вечера, а после соревнований
Константинов с парочкой приятелей отмечал победу в кафе «Шоколадница», что
напротив стадиона «Динамо», где их тоже все запомнили, так как они там очень
нашумели. Но и это еще не все!.. В метро, куда они пытались ввалиться без
жетонов и без студенческих, их остановил милицейский патруль, вызванный
бдительной бабулькой-вахтершей, и они оставшиеся полночи проторчали в
«обезьяннике», куда всех затолкали за нарушение общественного порядка.
То есть — смотрите, граждане, — этот самый предполагаемый
насильник с шести часов утра, когда он уехал из своего, господи прости,
Бибирева, и до… ну да… до шести часов утра следующего дня все время был на
глазах у целой кучи народу. Так что лучше бы вы, граждане, выбрали для своих
экзерсисов кого-нибудь другого, кто в стендовой стрельбе не участвовал и в
«обезьяннике» не сидел, к примеру.
Должно быть, папа-Брушевский, наслушавшись декана Александра
Ивановича, понял, что дочкина забава зашла слишком далеко. И поддержать благородное
дочкино начинание по подведению Саши Константинова под расстрельную статью
будет сложно, очень сложно. Дело придется не просто фабриковать, а складывать
от начала и до конца, а у папы и без дочки на тот момент было полно забот —
перестройка и ускорение, объявленные генсеком, сам черт не разберет!..
Дело замяли.
Даже нет, не так.
Его смяли и выбросили в корзину, как использованный черновик
от контрольной работы.
Декан Александр Иванович не стал слушать никаких
благодарственных речей от константиновских родителей и даже сто двадцать семь
рублей и сорок копеек решительно отверг.
