Глаза были орехового цвета, пожалуй, с примесью янтаря.
Народная мудрость номер четыре гласила – никогда первым не отводи глаз. Тот,
кто дольше смотрит, сильнее. Тот вожак. Архипов рассматривал ее глаза со
старательным равнодушием – как будто он только и делал целыми днями, что
рассматривал женские глаза, и она дрогнула первой.
Все-таки вожак – он, Архипов.
– Зачем вы меня об этом спрашиваете?
Вот тут он сплоховал. Пока изображал равнодушие, забыл, о
чем именно спрашивал. Но Мария Викторовна ничего не знала о существовании
народной мудрости номер пять, которая гласила, что никогда не нужно бросать
собеседнику спасательный круг. Он или выплывет, или утонет сам, без посторонней
помощи.
Мария Викторовна круг бросила:
– Какое вам дело… сколько их? Зачем вам?
– Нам затем, что мы здесь живем, и нам никакие последователи
культа Вуду не нужны. Или это адвентисты седьмого дня?
Тут Мария Викторовна Тюрина так перепугалась, что глаза у
нее увеличились и как будто поплыли на побледневшем лице. Нос заострился, и
оказалось, что он слегка обрызган веснушками. Архипов умилился. Не хотел, а
умилился. Надо же, веснушки у нее, как у маленькой!..
– Я не знаю, о ком вы говорите, – пробормотала она. – Ко мне
приходят только друзья.
– Из больницы номер пятнадцать? Врачи и сестры? Это они поют
так, что все соседи слышат и пугаются?
– Никто не поет.
– Неправда.
– Владимир Петрович, мне нужно… уходить.
– Неправда. Вам уходить нужно через двадцать минут.
Она по-прежнему не смотрела на него, но его собственное имя,
которое она бойко произнесла, странным образом его… задело. Как будто в том,
как она его выговорила, было что-то очень интимное, личное.
– Ну, так как, Мария Викторовна? Она молчала только секунду.
– Никак. – Она решительно поднялась и распахнула
двустворчатую дверь в кромешную тьму коридора. – До свидания.
Архипов ничего не ответил, большими шагами прошагал до
входной двери, распахнул ее и через мгновение был у себя дома. Он уже вошел,
когда услышал, как бахнула, закрываясь, соседская дверь, заскрежетал замок и на
площадке все стихло.
В дальнем конце просторного холла показался величественный
Тинто Брасс. Он посмотрел на Архипова и вопросительно мотнул башкой.
– Выперли, – сообщил Архипов, – взашей. Ему показалось, что
мастифф закатил глаза.
– Да, правда! – энергично подтвердил Архипов. – Зря ты мне
не веришь!
Тинто Брасс ухмыльнулся, и тут Архипов захохотал. Хохотал он
долго и смачно – над собой, польстившимся на веснушчатый нос и длинные ноги
Марии Викторовны Тюриной, медсестры пятнадцатой горбольницы, племянницы
полоумной Лизаветы, которую он заверил распиской, что не оставит “девочку”.
Похохотав, он пошел варить кофе, вытащил из ванной Гектора
Малафеева, проскакал вместе с ним по пирамиде из трехбуквенного слова и
пустился в дальнейшие странствования по “Испражнениям души”. Мария Викторовна
его больше не интересовала. Осталось, впрочем, маленькое предчувствие, зудевшее
о том, что с ней он еще не оберется хлопот.
* * *
Архипов проснулся оттого, что рядом кто-то гулко и
настойчиво колотил молотком в дно железной бочки.
– Ч-черт! – пробормотал Владимир Петрович и накрыл голову
подушкой. Удары несколько отдалились, но не прекратились. Спать было
невозможно. Архипов снял подушку и сунул в ухо палец.
Палец тоже не помог. Кроме того, спать с пальцем в ухе никак
не получалось.
– Козлы! – в подушку сказал Архипов. – Уроды! До нас
добрались!
Он был уверен, что молотком по бочке стучат строители
подземного гаража. Колебание материи – так выразилась Лизавета Григорьевна.
Архипов сел и открыл глаза. Было темно и очень поздно.
Именно поздно, а не рано. Он всегда точно чувствовал время.
Будильник показывал начало третьего.
Удары возобновились, и он понял, что никто не бьет молотком
по бочке.
– Тинто! – позвал Архипов, встал и побрел по ночной
квартире. – Ты что, с ума сошел?!
Тинто Брасс – темная неподвижная туша – стоял возле входной
двери и гулко на нее брехал.
– Фу! – сказал Архипов с изумлением. – Что ты орешь? Ночь на
улице!
Тинто Брасс, помимо небывалой внешней стати, отличался еще
недюжинным умом. Архипов никогда не слышал, чтобы он лаял просто так, ни от
чего. Он вообще почти никогда не лаял.
– Что? – повторил Архипов.
Тинто Брасс отвернулся от него, сунул нос в дверь и гулко
брехнул, как будто гром ударил.
Шлепая босыми ногами. Архипов подошел и посмотрел в “глазок”.
На площадке было темно.
– Ну и что? – опять спросил Архипов у Тинто. – Я ничего не
вижу!
Мастифф не отрывал носа от дверной щели. Мощная спина
напряглась, а палевые складки, серебрящиеся в лунном свете, казалось, стояли
дыбом.
“Там кто-то есть, – вот как понял Архипов свою собаку. –
Кто-то, кому там быть не положено. Я его чувствую, а ты нет, потому что ты
всего лишь человек”.
Палевые складки встопорщились, и Тинто Брасс негромко
зарычал. Архипов все всматривался в “глазок” – бесполезно, потому что ничего не
угадывалось в плотной чернильной тьме, и он вдруг сильно встревожился.
Свет, черт побери! Почему не горит свет?! В их подъезде свет
горит всегда. По крайней мере, Архипов, проживший здесь всю жизнь, не мог
вспомнить случая, чтобы на площадках не было света. Хороший дом, хороший район,
дедок караулит входную дверь – почему бы свету не гореть?
Выключили? Кто?! Зачем?! Да еще в два часа ночи!
Тинто опять зарычал, сунулся башкой и переступил тяжелыми
лапами. Архипов вернулся в комнату и натянул джинсы. Стоять голым перед дверью,
за которой явно что-то происходило, ему не хотелось. Где-то был здоровенный
автомобильный фонарь, с которым он ездил на рыбалку. Роняя в потемках вещи,
Архипов добыл фонарь и вернулся к двери.
Ах, как ему не хотелось геройствовать, как не хотелось!..
На площадке всего две квартиры – его собственная и сектантки
– медсестры пятнадцатой горбольницы. Последний этаж, выше только чердак, где
Лизавета нашла свое волшебное ритуальное, и хрен знает какое колесо.
Вряд ли кто-то среди ночи полез на чердак. Значит, этот
кто-то на площадке. Значит, девочка Мария Викторовна Тюрина получила очередную
порцию неприятностей сразу после его ухода.
