Впрочем, маловероятно, что она не в курсе. “Особь”, то есть.
И еще труп! Труп юриста Маслова! Откуда он взялся?!
В схему труп никак не укладывался, а весь жизненный опыт
Архипова говорил, что, если после сборки на столе остался лишний винтик, это
означает, что механизм собран неправильно!
Лишний винтик – труп на ковре – портил всю картину.
Значит, так.
Допустим, что его убила Маша. Ну, допустим.
В спине заскреблось, и Архипов потерся о простыню – как
линяющий по весне медведь о частокол.
Допустим. Только допустим.
Архипов сел, придерживая рукой спину, и прислонился к
деревянной спинке. Гектора Малафеева он спихнул ногой на ковер – Гектор улыбался
ехидной улыбкой, которая как бы говорила Архипову, что так суетиться из-за Маши
Тюриной не стоит, право, не стоит.
Ну, хорошо.
Его убила Маша, потому что некому больше его убивать. И ты
знаешь это, с самого начал знал, именно поэтому заметал следы с такой
методичной старательностью. Именно поэтому ты обнимал труп, когда тащил его
вниз по лестнице, а потом усаживал в машину, а потом ехал по городу, в дожде и
мыслях о том, что любой гаишник, которому взбредет в голову проверить твои
документы, обнаружит, что машина не твоя, а в салоне у тебя труп!
Ты знал, что она его убила, поэтому ты еще позаботился о
ковре с кровавым пятном в середине, и о ноже, который лежит теперь в твоем
письменном столе, и остается только уповать на то, что ты не наследил как-нибудь
слишком явно и милиция тебя не найдет, а если найдет, то, бог даст, не отыщет
никаких доказательств причастности – твоей или Машиной, не зря же ты перчатки
надевал и вообще проявлял предельную киношную осторожность!
Ты знал, что его убила Маша – дверь открыта ключом, а ключи
есть теперь только у тебя и у нее. Но ты не убивал юриста Маслова.
Могло быть такое, что она вернулась в свою квартиру, открыла
дверь Маслову, впустила его, а потом убила. Зачем? За что? Или он чем-то ей
пригрозил?
Но если она вернулась, значит, те, кто “уволок” ее от
сенежского поезда, потом выпустили? Или она сбежала? Если сбежала, где она
теперь? Откуда и зачем она звонила ему, Архипову, да так, что многоумный
телефон не смог определить номер?
Или все это спектакль – от начала до конца, вместе с теми
двумя на вокзале? Спектакль, предназначенный специально для Архипова и
разыгранный Машей Тюриной и господами из “Радости”?
А нож? Откуда он взялся под диваном в гостиной?
Архипов уверен, что нож должен лежать под кроватью Маши
Тюриной, а вовсе не в гостиной. Лизавета тогда сказала – его появление
предвещает смерть. И еще сказала, что нож “появился” у нее в комнате.
Кто режиссер этого спектакля? Маша? Одна? Или вдвоем с Добромиром?
Или с кем-то еще?
Если она, зря Архипов так старался. Ни веснушки, ни темные
волосы, ни ореховые глаза, ни энергичная грудь не имеют значения, если это –
она.
И Лизавету она убила? И с лестницы пыталась столкнуть
незадолго до смерти?
И почему, черт возьми, Лизавета сказала ему на бульваре, что
“по заслугам каждый получает”?! Что она имела в виду, полоумная старуха?!
Архипов выбрался из постели и, держа спину очень прямо,
вышел в гостиную. Где-то там должен, стоять холодный чай с мятой.
Он отхлебнул из тяжелой кружки и посмотрел на прямоугольник
лунного света, лежащий на полу. В прямоугольнике расплылись растрепанные черные
кляксы – тени от Любаниных цветов.
Если это Маша, значит, ей нужно было побыстрее удалить из
Москвы Макса, который нагрянул в такой неподходящий момент.
Вместо того чтобы отвезти его на вокзал и тихо-мирно
посадить в поезд, она разыгрывает у него на глазах целый спектакль с
“похищением”, “фертом в плаще”, побегом, погоней и так далее. Совершенно ясно,
что после такого спектакля Макс никуда не поедет, да и билет, по всей
видимости, остался у нее.
Вывод. Или спектакль тоже часть плана – какого, черт
возьми?! – или это не она.
Все тебе хочется, чтобы была “не она”! В этом все дело,
правда? Наплевать тебе на логику и на правду тоже – лишь бы не она! Отсюда и
размышления о том, какой неправильной жизнью живешь, – все потому, что тебе
внезапно захотелось пожить “правильной”, и именно с ней. Два раза видел, неделю
вспомнить не мог, что за девчонку Лизавета когда-то подобрала, – и на тебе!
Архипов одним глотком допил из кружки чай с мятой, утерся
ладонью и произнес довольно громко:
– Ну и ладно! Ладно.
Никто ему не ответил, только Тинто Брасс вздохнул на своей
подушке.
* * *
Макса все время приходилось подталкивать в спину. Сам он
никак не шел.
– А… это чего, а?
– Чего? Здравствуйте, Петр Степаныч! Где чего?
– Ну, вон! За дверями!
Архипов посмотрел, что там “за дверями”.
– А-а… Конференц-зал.
– Для конференций?
– Для совещаний.
– Здравствуйте, Владимир Петрович.
– Доброе утро, Ольга. Макс, идем.
– И это все ва-аше?
– На-аше.
– Так вы ж говорили, что вы… этот самый… программист.
– Я этот самый программист.
– А почему тогда ваше?
– Потому что у меня своя фирма.
– Чего?
Архипов едва удержался, чтобы не сказать – чего, да и то
только потому, что они уже почти вошли в приемную.
– Заходи.
Катя выглянула из-за компьютера. Хорошенькая, приветливая,
всегдашняя Катя – мать двоих детей.
– Катя, это Макс Хрусталев. Мой… родственник из провинции.
– Ничего не из провинции, а из Сенежа, – поправил Макс
строптиво. Строптивость он продемонстрировал, очевидно, из-за Катиной
хорошенькой мордашки. – И не ваш я родственник!
– Это Макс Хрусталев из Сенежа, – поправился Архипов. – Он
мне не родственник. Его самое главное вовремя кормить.
– Покормим, – не моргнув глазом пообещала Катя, а Макс
покраснел.
Катя как раз была похожа на фею из сказки, именно Катя, а не
худая, длинная, замученная Манька. Вот если бы Катя оказалась его сестрой!
– Володь, почта у тебя на столе. В два часа приедет
Васильченко.
– Да, хорошо. В полчетвертого я уеду. Макс останется на
твоем попечении.
