– А ты?
– А я говорю, что не поеду.
– А она?
– А она говорит – поедешь. В руку влепилась и не отпускает.
Ну а я чего?
– Чего?
– Ну, не драться же мне с ней! Я решил – потом все равно
убегу. Она уснет, а я убегу. Только она не спала. За всю ночь ни разу глаз не
сомкнула. И не отходила никуда. Даже… в туалет не отходила. – На слове “туалет”
Макс потупил взор – смутился.
– А кто звонил?
– Почем я знаю? Она мне не сказала. Говорит, поехали, тебе
надо уезжать, и весь разговор.
– Так. А на вокзале что случилось?
– Ну, уволокли ее, говорю же. Это утром произошло. Мы уже
вдоль поезда шли. К ней подошел такой… ферт в плаще. Плащ серый. Ферт…
невысокий такой. Она, когда на него смотрела, голову вниз наклоняла. Длинная, –
зачем-то добавил он и вдруг улыбнулся. И Владимир Петрович тоже улыбнулся. –
Она от него побежала. А к ней второй метнулся. Прямо как из-под земли. В
куртке. Она как-то сразу – раз, и все…
– Что – все?
– Ну, перестала дергаться и бежать. Пошла с ними. Сама
пошла, я это точно видел.
– И тебя бросила.
– Да не, не бросила она. Она в мою сторону ваще не смотрела.
Как будто нет меня. Я потом подумал, что это она специально так, чтоб меня тоже
не уволокли. Ну вот. А тот, второй, он меня увидел. Прям мне в глаза уставился
и смотрит. Ну, я… побежал. Автобус стоял, я в него, он поехал. Долго ехал, час
где-то. Потом на конечной остановился, и я пошел. К вам.
Архипов потер спину. Свитер был шерстяной, старый, вытертый,
спина принимала его благосклонно.
Кофе? Чай? Коньяк? Немного французской минеральной воды?
Гектор Малафеев наверняка предпочел бы коньяк и кофе.
Архипов назло Гектору решил – чай с мятой.
Мята была в железной банке. Любаня привозила из деревни и
сушила на балконе. Архипов открыл крышку, понюхал и спросил:
– А… до того, как мы поехали к нотариусу, к твоей сестре
никто не приходил?
– Не-а, не приходил. То есть соседский старикашка приходил,
но он так просто. Спрашивал, как она себя чувствует и все такое. Потом мы
разговаривали. Часа три, а может, и больше. У меня чуть язык не отсох. Она все
спрашивала, что да как. Про мать спрашивала. Про бабушку. Про соседей
спрашивала тоже. Ну, как я живу, что мне нравится. Как учусь.
– Ну и как?
– Чего?
– Учишься как?
– Да так, – испуганно побормотал Макс, – как все.
Чего это он? Зачем ему? Мать говорила, что такое дубье, как
ее сыночек, – наказанье божье, и больше таких тупоголовых на свете нету, а потом
перестала кормить. А этот зачем спрашивает? Тоже хочет выгнать? Макс был не
дурак и знал, что все придирки к его учебе – просто так, повод, чтобы
избавиться от него, перестать давать ему еду и одежду. За шестнадцать лет он
так надоел матери, что она готова была уморить его голодом, только чтоб он
сгинул из дома. Почему-то он уверен, что этот не выгонит его и не попрекнет
куском. Ошибся?!
– Ты что застыл? – спросил Архипов, засовывая в чайник
ломкие длинные стебли. – Или еда вся кончилась?
– Я… я не все съел, – в панике и унижении забормотал Макс, –
еще….осталось еще…
– Ну, доедай, – с досадой предложил Владимир Петрович, – а я
пока мясо пожарю. Будешь мясо?
– Я… буду. Спасибо.
– Пожалуйста, вежливый ты мой.
Некоторое время они помолчали – настороженный Макс,
задумчивый Архипов и безмятежный Тинто Брасс на своей круглой подушке.
Архипов уложил на раскалившееся сковородное дно толстые
куски мяса и спросил неожиданно:
– Где ты порезал руку?
– Чего?!
– Того. Руку, спрашиваю, где порезал? Только давай без
художественного свиста – в подъезде, мол, и всякое такое.
Макс вытянул руку и уставился на длинный ровный порез, как
будто впервые видел.
– Ну? И где?
– В квартире, – признался Макс, – у Маньки. Ночью. Я
услышал, вошел кто-то: Это вы, то есть. Я тогда не знал, что вы. Ну вот. Я…
испугался и под диван полез. Ну, спрятаться хотел. А там какой-то гадский нож
валялся. Я в темноте его и не видел. Я – р-раз, об него руку и полоснул,
больно. Вылез, а тут… собака ваша. – Из уважения к Тинто Макс понизил голос. –
А про подъезд я просто так сказал, чтоб Манька не ругалась, что я в ее квартире
под диванами шарил.
Деревянной лопаточкой Архипов простучал по стойке
“Чижика-пыжика”. Он не так представлял себе всю картину.
– А ты не врешь?
– Да чего мне врать?! – взвился Макс – Я ничего не крал и в
вещах у нее не рылся! Ну, я просто так сказал про подъезд, чтоб она не
ругалась!
– Нож лежал под диваном в гостиной, – уточнил Архипов, – и
ты его ниоткуда не приносил?
– Да откуда я его мог… зачем мне его носить-то?! Я об него
руку располосовал, а знал бы, что он там лежит, не располосовал бы!
– Ну да, – согласился Архипов, – конечно.
Нож должен был лежать под кроватью Маши Тюриной, а не под
диваном в гостиной. Как он попал из-под кровати под диван, из спальни в
гостиную? Кто его принес? Выходит, опять Маша.
Маша принесла нож в гостиную и положила под диван, а потом,
когда к ней пришел юрист Маслов, легла животом на пол, выудила нож, подошла к
юристу, который в это время вольготно расположился за столом, даже пиджачок
снял, и аккуратно проделала в нем дыру.
Нет, не просто дыру. Она размахнулась и изо всех сил всадила
нож ему в сердце. Он не успел ни прикрыться, ни защититься. “Следов борьбы-то”
не было!
На данный момент у Маши есть некое подобие алиби – ее братец
ни словом не помянул юриста Маслова. Не то чтобы Архипов доверял Максу
Хрусталеву как самому себе, но был уверен, что врать тот не умеет, и если врет,
то натужно и безыскусно, так что поймать его на вранье не составит никакого
труда.
Пока совершенно очевидно, что он говорит правду – не видел
он никакого юриста Маслова в Манькиной квартире.
– Значит, так, – сказал Владимир Петрович и выложил на
тарелку кусок огнедышащего мяса. Достал из холодильника лимон, разрезал на
четыре части и соком из четвертинки полил ломоть. Макс следил за его
манипуляциями, вытаращив глаза. – Полдня вы разговаривали. Вспоминали детство,
бабушку и все такое. Заходил сосед. Потом мы поехали к нотариусу. За все это
время к Маше никто не подходил и ни о чем с ней не говорил. Верно?
