Но сколько я ни бегу, не узнаю ничего. Каждый раз, взбегая на очередной холм, я молю небо дать мне увидеть мой обожаемый вулкан Фудзи. Я призываю его, как призывают лучшего друга, вспомни, старый брат, как я лежала возле твоего кратера, как кричала, приветствуя восход солнца, мы с тобой одной крови, заклинаю, признай это, признай меня, я же родня тебе, жди меня за этим гребнем, я отрекусь от всех богов и буду верить только в тебя, будь там, я пропадаю, появись — и я спасена, я добегаю до гребня, но тебя нет.
Моя энергия становится энергией отчаяния, я продолжаю бежать. Близится полдень. Скоро уже семь часов, как я блуждаю и забираюсь все дальше и дальше. Мой мотор работает вхолостую, наступит ночь и утопит меня в черном снегу. Настанет конец моего пути по этой земле. Нет, не верю. Заратустра не может умереть, где это видано.
Новый подъем. Я уже ни на что не надеюсь, но все-таки бегу. Терять мне нечего, я сама потерялась. Ноги шагают вверх, но они утратили свой волчий аппетит. Каждый шаг дается дорого. Совсем близко виден гребень, наверняка снова неудача. Я пробегаю последние метры.
Вот он, Фудзи, передо мной. Я падаю на колени. Никто не знает, как он огромен. Теперь я нашла место, откуда он виден целиком. Я кричу, плачу, как же ты безмерно велик, ты, возвестивший мне жизнь! Как ты прекрасен!
Спасение всколыхнуло мое нутро, я спустила джинсы и облегчилась. Вулкан Фудзи, я оставляю тебе зримое доказательство того, что ты спас человека, способного на сильные эмоции. Я смеюсь от радости.
Ровно полдень. Я смотрю вниз, мне нужно теперь просто идти по траверсу, на глазок до долины часов шесть ходу. Это пустяк, когда знаешь, что будешь жить.
Я бегу вниз. Впереди шесть часов солнца и синевы, когда гора Фудзи будет принадлежать мне одной. Но шести часов мало, чтобы вместить мое ликование. Восторг служит мне горючим — лучше горючего не бывает. Никогда еще Заратустра не мчался так быстро и в таком упоении. Я с Фудзи на «ты», я пляшу на гребне. Необыкновенный танец, мне хочется, чтобы он никогда не кончался.
Эти шесть часов — самые лучшие в моей жизни. Я совершаю марш счастья. Я понимаю теперь, почему победная музыка называется «марш». Гора Фудзи заполняет небо, хватит на всех, но сейчас она целиком моя, кто не успел, тот опоздал. Никто так хорошо, как я, не знает, сколь грандиозен и великолепен Фудзи, но это не мешает ему быть отличным попутчиком. Он мой лучший друг. Заратустра не в поле обсевок.
Вот уже долина и закат. Обратный путь был слишком короток на мой вкус. Я поклонилась своему лучшему другу и нырнула в лощину, откуда его уже не видно. Я сразу начала скучать по нему. Я мчусь со скоростью заходящего солнца. Тех мест, где я проходила накануне, я так и не увидела. Конечно, я чудовищно сбилась с пути. До деревни я добралась одновременно с темнотой.
Поезд везет меня в Токио. Я ошеломленно смотрю на людей. На меня никто не обращает внимания. Из чего я делаю вывод, что горная эпопея не запечатлелась на моем лице. На вокзале вхожу в метро. Воскресный вечер, десять часов, мир поражает своей обыденностью. А я, в прямом и в переносном смысле, никак не могу спуститься на землю.
Выхожу на своей станции. Дома есть отопление, кровать и ванна, Крез — жалкий бомж по сравнению со мной. Непрерывно звонит телефон. На другом конце провода живой человеческий голос мне что-то говорит.
— Кто это?
— Что с тобой, Амели, это я, Ринри. Ты меня не узнаешь?
Не могу же я сказать ему, что забыла о самом его существовании.
— Ты так поздно вернулась, я беспокоился.
— Я потом тебе все расскажу. Я безумно устала.
Пока наполняется ванна, я смотрюсь в зеркало. Вся с головы до ног я цвета пепла. Но ни малейших следов ожога. Тело все-таки потрясающая штука. Я залезаю в горячую ванну, и мой организм вдруг освобождается от холода, который в нем застрял. Я плачу от счастья — и уже заранее от отчаяния: спасшиеся в катастрофах знают, что их никто никогда не поймет. Мой случай еще сложнее, я спаслась от чего-то слишком прекрасного, слишком грандиозного. Мне хочется, чтобы люди узнали об этом божественном великолепии. И понимаю, что мне не удастся ничего объяснить.
Я ложусь спать. И вскрикиваю: это не кровать, это западня. Столько тепла и мягкости я не в состоянии перенести, они меня убивают. Я вспоминаю замерзающую горную нищенку, прильнувшую к печке: во времени и в пространстве от меня до нее рукой подать. Отныне среди всех прочих персонажей, которые обитают во мне, будет и горная нищенка. И Заратустра, танцующий с горой Фудзи на гребне хребта. Я отныне всегда буду ими — плюс ко всем тем, кем была раньше.
Мои разнообразные ипостаси не спали уже очень давно, можно сказать, вечность. И я проваливаюсь в сон, объединяющий их в одно целое.
###
После таких приключений ужаснее всего, что жизнь идет своим чередом. В понедельник на занятиях мне очень хотелось рассказать о своих приключениях в горах. Но студентам было не до меня, они думали только о приближавшихся каникулах — еще неделька, и они двинут на Гавайи.
У выхода меня ждал белый «мерседес».
— Если б ты знал, что со мной случилось!
— Пойдем поедим китайской лапши? Я подыхаю с голоду.
Сидя перед миской с лапшой, я безнадежно пыталась описать бамбуковую рощу под снегом, метель, ночевку у ямамбы, все эти бесконечные часы, когда я, потеряв голову, носилась по горам, свою встречу нос к носу с Фудзи — на этом месте Ринри расхохотался, потому что я широко взмахнула руками, чтобы изобразить необъятные размеры вулкана. Рассказать о великом технически невозможно. Получается либо скучно, либо смешно.
Ринри взял меня за руку.
— Давай проведем Рождество вместе? — спросил он.
— Давай.
— Я повезу тебя в путешествие на четыре дня, с двадцать третьего до двадцать шестого.
— Куда поедем?
— Увидишь. Возьми теплую одежду. Нет, не в горы, не беспокойся.
— Для тебя Рождество — важный праздник?
— Нет. Но в этот раз — да, потому что я буду с тобой.
Последняя неделя занятий. Скоро я перестану принадлежать к студенческому племени. Я прошла тесты для приема на работу. В начале года должна поступить в одну из крупнейших японских компаний. Будущее выглядело заманчиво.
Одна студентка из Канады спросила меня, собираюсь ли я замуж за Ринри.
— Не знаю.
— Смотри, от таких браков рождаются жуткие дети.
— Что ты болтаешь! Полукровки очаровательны.
— Но невыносимы. У меня подруга замужем за японцем. У них двое детей, шесть лет и четырнадцать. Они называют мать писькой, а отца какашкой.
Я залилась смехом.
— Может, они правы?
— Тебе смешно? А вдруг и с тобой будет то же самое?
— Я не собираюсь заводить детей.
