С Ринри для меня все оказалось новым, пронизанным очаровательной неловкостью. Эта жизнь напоминала водяной матрас, на котором мы спали, неудобный, старомодный, смешной и по-своему трогательный. Наша близость строилась на том, что мы вместе испытывали волнующий дискомфорт.
Когда Ринри называл меня красивой, мне полагалось все бросить и застыть в той позе, в какой он меня застал, почти всегда странной. А он ходил вокруг меня и восклицал: «О!» Я терялась. Однажды я вошла в кухню, где он что-то стряпал. Мне попался на глаза помидор, и я решительно вгрызлась в него. Ринри испустил вопль, я подумала, что это очередной приступ восторга, и замерла. Но он вырвал у меня помидор, крича, что это портит цвет лица. Я сочла такое поведение неслыханным, тем более со стороны пожирателя салями с майонезом, и отняла помидор. Он безнадежно вздохнул, скорбя о тленности белизны.
Иногда звонил телефон. Он отвечал подозрительно кратко и скупо. Разговоры длились не больше десяти секунд. Я еще не знала, что в Японии так принято, и снова забеспокоилась, не принадлежит ли он к якудза — на эту мысль еще в самом начале навел меня его сверкающий «мерседес». Ринри ездил за покупками и возвращался через два часа с тремя корешками имбиря. За этим наверняка что-то крылось. К тому же через сестру он мог быть связан с калифорнийской мафией.
Потом, когда его невиновность уже не вызывала сомнений, я поняла, что правда еще более невероятна: он действительно тратил два часа на то, чтобы выбрать три корешка имбиря.
Время почти не двигалось. Я могла ездить в город, но мне такое даже в голову не приходило. Мне нравилось мое затворничество. Когда Ринри отлучался по своим таинственным делам, мне хотелось воспользоваться одиночеством, чтобы совершить какой-нибудь скверный поступок: я слонялась по бетонному замку, ища, что бы такое испортить, и не находила. Махнув рукой, я садилась писать.
Он возвращался. Я церемонно встречала его, называя данна-сама (господин, хозяин). В ответ он изображал самоуничижение, падал ниц и называл себя «раб твой». Подурачившись, он демонстрировал мне покупки.
— Три имбирных корешка, здорово! — ахала я.
Мысленно я уже участвовала в конференции на тему «Жены знаменитых преступников». «Как вы узнали, что ваш супруг — глава преступного клана?»
Я пыталась разгадать, что кроется за малейшими его поступками. Иногда он вел себя очень интересно. Устанавливал посреди гостиной большую бамбуковую кадку с песком. Разглаживал поверхность, а потом чертил на песке каббалистические знаки пальцем ноги.
Я пыталась разобрать, что он пишет, но он в смущении стирал написанное пяткой. Это, в моем понимании, подтверждало криминальную версию. С невинным видом я спрашивала, что значат его упражнения в каллиграфии.
— Это чтобы сосредоточиться.
— Сосредоточиться для чего?
— Ни для чего. Человек всегда должен быть сосредоточен.
Ему это не особенно помогало: он постоянно витал в облаках. В конце концов я поняла, что́ мне это напоминает.
— Христос в сцене с грешницей, — сказала я, — тоже пишет на земле.
— А-а, — отозвался он с полным безразличием, которое вызывали у него религиозные темы (кроме тамплиеров, бог весть почему).
— Знаешь, на кресте, где распяли Христа, римляне написали: INRI.
[25]
Это же, без одной буквы, твое имя.
Я объяснила ему, что такое акроним. Мне удалось его заинтересовать.
— Почему же у меня больше букв?
— Потому что ты не Христос, — высказала я свое предположение.
— Или у Христа была еще одна буква впереди, «Р». От слова «ронин».
[26]
— Много ты знаешь выражений, где латынь смешана с японским? — не без язвительности спросила я.
— Если бы Христос явился в наше время, он бы не ограничился одним языком.
— Да, но он не говорил бы по-латыни.
— Почему? Для него все эпохи равны.
— По-твоему, он ронин?
— По сути да. Помнишь, когда его уже распяли, он кричит: «Для чего ты меня оставил?»
[27]
Слова, достойные самурая, который потерял господина.
— Как много ты знаешь! Ты читал Библию?
— Нет. Это из книги «Как стать тамплиером».
Я подумала, что подоспела вовремя.
— Есть такая японская книжка?
— Да. Спасибо, ты мне открыла глаза. Я самурай Иисус.
— А чем ты похож на Христа?
— Увидим. Мне еще только двадцать один год.
В общем, спешить некуда. Я развеселилась.
Настал день ужина с друзьями. С утра Ринри извинился, что должен оставить меня в одиночестве, и отправился на кухню.
Кроме Хары и Масы, я не знала никого из тех, с кем мне предстояло встретиться. Эти двое ничуть не походили на мафиози, но ведь и Ринри тоже. Внешность остальных, возможно, больше соответствует роду их деятельности.
Я долго рассматривала огромное полотно Накагами. При созерцании этого черного великолепия даже самая ненавязчивая музыка была бы отчетливо лишней.
К шести часам обливающийся потом Ринри вынырнул из кастрюль и накрыл к ужину длинный стол. Я предложила помочь, но он не разрешил. Потом бросился принимать душ и вскоре присоединился ко мне. В шесть пятьдесят пять он объявил о приходе гостей.
— Ты слышал, как они подъехали?
— Нет. Я пригласил их к семи пятнадцати. Значит, они будут к семи.
Ровно в семь, будто в подтверждение его слов, раздался удар электрического гонга. Одиннадцать молодых людей ждали за дверью, хотя прибыли они не вместе.
Ринри пригласил их войти, быстро поздоровался и исчез на кухне. Хара и Маса приветствовали меня легким поклоном. Остальные по очереди назвали себя. Пространства гостиной как раз хватило, чтобы нас всех вместить. Я подала заготовленное Ринри пиво.
Гости смотрели на меня, не говоря ни слова. Я попыталась завести беседу с теми, кого уже знала, но тщетно, потом с теми, кого не знала, — напрасный труд. Я мечтала, чтобы Ринри поскорее посадил нас за стол, его присутствие мгновенно развеяло бы неловкость.
Молчание угнетало меня, и я принялась разглагольствовать на первую попавшуюся тему:
— Никогда бы не подумала, что японцы так любят пиво. Я уже не раз замечала и сегодня убедилась опять: когда вам предлагают выбрать напиток, вы всегда выбираете пиво.
