— Вы не дадите мне беруши?
— Вы не скажете мне недостающее название?
— Нет.
— На нет и суда нет. «Будда в стакане воды» — четыре. «Преступление против уродства» — пять.
— Сто шестьдесят пять. Двадцать восемь. Три тысячи девятьсот двадцать пять. Четыреста двадцать четыре.
— Вам меня не сбить. «Все идут ко дну» — шесть. «Смерть и ни слова больше» — семь.
— Хотите карамельку?
— Нет. «Покер, женщина и другие» — восемь. «Поруганная честь между мировыми войнами» — девять.
— Хотите стаканчик «Александра»?
— Замолчите. «Молитва со взломом» — десять.
— Блюдете фигуру, да? Я так и знал. Вам не кажется, что вы и без того тощая?
— «Сауна и другие радости плоти» — одиннадцать.
— Я ожидал подобного ответа.
— «Проза эпиляции» — двенадцать.
— Надо же, с ума сойти, вы перечисляете точно в том же порядке, что и в первый раз.
— Вот видите, у вас прекрасная память. «Приказать недолго жить» — тринадцать.
— Не надо преувеличивать. Но почему в таком порядке, а не в хронологическом?
— Вы даже в хронологическом порядке помните? «Гадкие люди» — четырнадцать. «Безболезненная асфиксия» — пятнадцать.
— Сделайте милость, прекратите.
— При одном условии: скажите сами недостающее название. С такой отличной памятью вы не могли его забыть.
— И все-таки забыл. У склероза свои причуды.
— «Интимный беспорядок» — шестнадцать.
— Долго это будет продолжаться?
— Сколько потребуется, чтобы освежить вашу память.
— Мою? Я не ослышался, вы сказали «мою» память?
— Именно так.
— Как прикажете это понимать — вы сами помните этот злополучный роман?
— Как я могла его забыть?
— Но почему же вы не скажете название сами?
— Хочу услышать его от вас.
— Повторяю вам: я не помню.
— Я вам не верю. Вы могли забыть все остальные, но этот — нет.
— И чем он так замечателен?
— Вы это знаете не хуже меня.
— Нет. Я гений, не знающий себе цены.
— Не смешите меня.
— Послушайте, будь этот роман и вправду знаменит, я бы о нем слышал. Однако что-то никто его не упоминал. Когда заходит речь о моем творчестве, всегда приводят одни и те же четыре названия.
— Вы сами прекрасно знаете, что это ничего не значит.
— А, понятно. Мадемуазель — снобка. Так и вижу вас в гостиной: «Ах-ах, вы читали Пруста? Нет, что вы, „В поисках…“, это пошло. Я имею в виду его статью, напечатанную в „Фигаро“ в тысяча девятьсот четвертом году…»
— Ладно, допустим, я снобка. Недостающее название, прошу вас.
— Зря просите.
— Вы подтверждаете мои предположения.
— Ваши предположения? Скажите на милость!
— Раз вы не хотите мне помочь, придется начать сначала — я не помню, на чем остановилась.
— Зачем вы долдоните этот перечень, если прекрасно знаете недостающее название?
— Увы, боюсь, я опять его забыла. «Апология диспепсии» — это раз.
— Еще одно слово, и я вас задушу, не смотрите, что я немощный старик.
— Задушите? Выбор глагола, мне кажется, говорит сам за себя.
— А вы бы предпочли, чтобы я вас пристукнул?
— На этот раз, дорогой господин Тах, вам не удастся уклониться от темы. Поговорим об удушении.
— Что, я написал книгу с таким названием?
— Не совсем.
— Послушайте, вы становитесь невыносимой с вашими загадками. Скажите мне название — и покончим с этим.
— А мне не к спеху. Давно я так не веселилась.
— Не могу сказать того же о себе.
— Тем приятнее. Но не будем отвлекаться. Поговорим об удушении, дорогой господин Тах.
— Мне нечего сказать на эту тему.
— Вот как? Почему же вы грозили этим мне?
— Мало ли что у меня вырвалось в сердцах, с тем же успехом я мог бы сказать, например: «Идите в баню!»
— Да. И тем не менее, будто бы случайно, вы пригрозили задушить меня. Странно.
— Куда вы клоните? Уж нет ли у вас пунктика насчет оговорок по Фрейду? Этого только не хватало!
— Я никогда не верила в оговорки по Фрейду. Но теперь начинаю верить.
— Я никогда не верил в действенность пытки словом. Но теперь начинаю верить.
— Вы мне льстите. Но давайте начистоту. Мне спешить некуда, и пока вы не извлечете из памяти недостающее название, пока не расскажете все об удушении, я вас в покое не оставлю.
— Как вам не стыдно преследовать бедного старика, немощного, больного и неподъемного?
— Я не знаю, что такое стыд.
— Вот как, ваши учителя забыли вдолбить вам и эту добродетель?
— Господин Тах, вы ведь тоже не знаете, что такое стыд.
— Естественно. Мне стыдиться нечего.
— Не вы ли говорили, что ваши книги пагубны?
— Вот именно: мне было бы стыдно, не сумей я напакостить человечеству.
— В данном случае все человечество меня не интересует.
— Вы правы, человечество вообще неинтересно.
— Интересны отдельные личности, не так ли?
— Только их очень мало.
— Вы знали какую-нибудь личность? Расскажите.
— Ну, хотите, расскажу о Селине?
— Нет, только не о Селине.
— Как? Он недостаточно для мадемуазель интересен?
— Расскажите мне о личности, которую вы знали во плоти, с которой жили бок о бок, общались и все такое.
— О медсестре?
— Нет, не о медсестре. Ну полно, вы же знаете, к чему я веду. Вы прекрасно это знаете.
— Понятия не имею, мадемуазель зануда.
— Сейчас я расскажу вам одну историю, которая, быть может, пробудит воспоминания в вашем склеротическом мозгу.
— Ладно. Коль скоро мне некоторое время, слава богу, не придется говорить, надеюсь, вы разрешите мне пожевать карамельки? Вы так меня замучили, что мне это просто необходимо.
— Извольте, разрешаю.
Писатель сунул в рот большую квадратную конфету.
— Моя история начинается с одного удивительного открытия. Журналисты, как известно, не обременены излишней щепетильностью. Так вот, я покопалась в вашем прошлом, не спросив на это вашего разрешения, — потому что вы бы мне его не дали. Я вижу, как вы улыбаетесь, и могу прочесть ваши мысли: вы думаете, что нигде не могли оставить следов, что вы — последний отпрыск вашей семьи, родных у вас не осталось, а друзей нет и не было, — в общем, ничего о вашем прошлом я узнать не могла. Ошибаетесь, дражайший господин Тах. Всегда надо остерегаться незримых свидетелей. Надо остерегаться мест, где вы когда-то жили, — они о многом могут рассказать. Вижу, вы опять смеетесь. Да, замок, где прошло ваше детство, сгорел шестьдесят пять лет назад. Весьма загадочный, кстати, пожар, его причина так и не была установлена.
