– Ваш прапрапрапрадедушка еще не был запрограммирован в генетическом коде сперматозоидов своего прапрапрапрадедушки, когда лингвисты уже пользовались этим термином, голубчик Цельсий.
– Чтобы сместить точку, необходимо разделить ее координаты. Легче всего было уничтожить «сейчас». Чтобы рассеять понятие «здесь», достаточно поместить в невесомость предмет, который мы хотим переместить, – предмет, который вообще-то должен быть человеком, то есть индивидуумом. Заставить исчезнуть это «я» оказалось гораздо труднее. Каким образом можно лишить кого-либо сознания собственной личности, не нарушив при этом его психического равновесия?
– Никогда бы не подумала, что вы так щепетильны.
– Щепетильность тут ни при чем. Чтобы наше путешествие имело хоть какую-то значимость, нам нужен был путешественник с чистым сознанием. Это само собой разумеется.
– И как же вы поступили?
– Без Марникса ничего бы не вышло. Он получил образование в двух, казалось бы, совершенно разных областях: он был физиком и специалистом по эпилепсии.
– И что из того?
– Эпилепсия, которая на самом деле вовсе не является болезнью, представляет собой феномен, распространенный гораздо шире, чем принято думать. В перерыве между припадками человек совершенно здоров. Но во время припадка триединство его личности, места и времени полностью распадается.
– Только не говорите, что вы отправили в странствие по времени эпилептиков во время припадка!
– Так и было.
– Это чудовищно!
– Вы такая же ограниченная, как и комитеты по этике ваших времен. Что здесь плохого? Эпилептический припадок, сильный он или слабый, – это потеря сознания. Больной абсолютно не ощущает перемещения.
– Вам-то откуда знать?
– Мне неоткуда. Но вы-то должны знать.
– Очень умно. Я была под общим наркозом.
– Нет.
– Что значит – нет?
– Наши опыты требуют точности. Спящего переместить невозможно, и не важно, погружен он в естественный сон или в искусственный. Точка триединства не стирается гипнозом. Доказательство тому – сны как продолжение существования личности, разумеется, измененной, но явно присутствующей.
– В таком случае как же вы поступили со мной?
– Это было проще простого. Мы дождались, пока с вами случится припадок.
– Какой?
– Эпилептический, конечно.
– Но я вовсе не эпилептик!
– Ошибаетесь.
– Как?!
– Повторяю: эпилепсия распространена гораздо больше, чем можно себе представить. Некоторые случаи очень сложно диагностировать. Но только не ваш: стоило поговорить с вами пять минут, и все стало ясно.
– Врете! Вы пытаетесь меня надуть!
– Какой интерес мне вам врать?
– Никакого. Просто решили поиздеваться!
– Ну-ну, давайте говорить серьезно. Существует множество видов эпилепсии. Ваш случай неопасный, но не вызывающий сомнений. Ваша манера обрывать фразу в самый неподходящий момент, в основном между причастием и вспомогательным глаголом, вполне типична. Темп вашей речи свидетельствует о непрестанных колебаниях уровня вашего сознания.
– Черт-те что! Вы шутите, Цельсий.
– Напрасно вы смеетесь над подобными вещами. У вас случались и более тяжелые припадки, вам должно быть это известно.
– Не понимаю, о чем вы.
– Все вы понимаете. Например, в ночь с третьего на четвертое мая 1986 года…
– Замолчите.
– За два дня до вашей операции, шестого мая 1995 года…
– Прошу вас, не надо.
– Так перестаньте все отрицать. Более того, вам свойственны около сорока фаз потери сознания в день. Восьмого мая мы дождались вашей первой фазы после анестезии – и оп-ля!
– Весело звучит это ваше «оп-ля».
– Парадокс в том, что людей оказалось перемещать проще, чем предметы или явления… Но… что я вижу? Вы плачете!
– Мне не по себе… Я только что узнала, что больна эпилепсией, и…
– К чему такая чувствительность?
– Посмотрела бы я на вас.
– Что в этом плохого? Юлий Цезарь был эпилептиком.
– Никогда не хотела стать Юлием Цезарем.
– Вы невыносимы. Кроме того, у вас есть более серьезная причина для слез. Вы никогда не вернетесь в свою эпоху: это может привести в отчаяние. А эпилепсия – нет.
– Да, вы мастер утешать.
– Итак, возвращаюсь к нашей теме. Как привести предмет или явление в состояние эпилептического припадка? Марникс нашел способ.
– Можно я угадаю: он довел все население Помпеи до коллективного эпилептического припадка?
– Не торопитесь. Я рассказываю об исследованиях сорокалетней давности – меня еще не было на свете, о Помпеях никто не помышлял. Это было время чисто технических экспериментов. В прошлое отправляли предметы.
– Статуи острова Пасхи? Египетские пирамиды?
– Что за фантазия! Зачем возиться с такими громадинами? Нет, мы использовали ткани…
– Туринская плащаница?
– Забудьте вы все эти небылицы! Нет, кусочки ткани, носовые платки. Интерес составлял не сам предмет, а процесс. Марникс приложил огромные усилия и в конце концов нашел состояние предметов, соответствовавшее эпилепсии. Тогда-то он и открыл неожиданный закон анионной обратимости. Бомбардируя предмет обратной величиной… Ну и глупец! Что толку все это вам объяснять, все равно не поймете.
– И то правда.
– Далее наступил черед явлений. Проще всего было с кипением. Благодаря анионной обратимости мы осуществили перемещение с такой точностью, что нам удалось идеально сварить яйцо всмятку.
– Представляю себе меню по последнем у слову техники: «Закуска: яйца всмятку, сваренные во время битвы при Мариньяно»
[14]
.
– Затем мы научились перемещать огонь, причем в точно определенный момент времени.
– Неопалимая купина – ваших рук дело?
– Пожалуйста, перестаньте паясничать. Что касается извержений вулканов, мы поступили так же, как ученые вашего времени с атомной бомбой: проводили испытания в пустынях. Из-за дефицита энергии нам удалось провести лишь три испытания. Первая попытка была неудачной: город Сен-Пьер погиб из-за ошибки в расчетах. Мы программировали извержение Мон-Пеле
[15]
на сорок пять веков раньше. Тогда наши машины еще не отличались точностью.
