– Был учрежден эстетический комитет.
– И кто же входил в состав комитета?
– Я не имею права говорить.
– Само собой. Вижу, за прошедшие века кое-что совершенно не изменилось. В мое время, когда я встречала человека с высоким коэффициентом интеллекта, в разговоре он чаще всего двух слов связать не мог. Что же до вас, вы, конечно, не пугало, но и не писаный красавец.
– Так-так. Ну, а ваш коэффициент интеллекта, думаю, ниже среднего.
– Я не стала проходить тесты. Я и так уверена, что интеллект у меня как у одуванчика. А еще, глядя на вас, я подозреваю, что в 2580 году мой эстетический коэффициент был бы близок к нулю.
– Я воздержусь от комментариев.
– Красноречивый ответ.
– Во время испытаний на интеллект экзаменатор спросил у меня…
– Нет, Цельсий, меня это не интересует.
– Почему вы так упорствуете в своем невежестве?
– Я не упорствую, просто у меня аллергия на отличников. Поэтому примите мои самые горячие поздравления, только не заставляйте меня слушать рассказ про ваш экзамен, тем более на определение уровня интеллекта. Предчувствую, что ваш доклад меня расстроит и выведет из себя.
– Я был прав: вы бы провалились на трех главных экзаменах. Особенно проходя тест на характер.
– Очень рада.
– Типичный ответ неудачника.
– Если я неудачница в 2580-м, поступите разумно: верните меня в 1995-й.
– Об этом не может быть и речи. Вы не вернетесь в свою эпоху.
– Ваша машина не умеет отсылать людей обратно?
– Умеет. Но вы останетесь здесь из соображений политической безопасности.
– Да бросьте! Какую опасность может для вас представлять жалкая неудачница?
– Неудачники зачастую приносят наибольший вред. И вы, похоже, забываете о Помпеях.
– Помпеи уничтожены две с половиной тысячи лет назад. Не понимаю, что мог изменить разговор в 1995 году.
– Во-первых, Помпеи не уничтожены, а сохранены. Во-вторых, с тех пор прошел всего год, а не две с половиной тысячи лет.
– Это ваше субъективное мнение.
– Если бы вы принимали участие в нашей работе, вы бы так не говорили.
– Не удостоилась такой чести. Отправьте меня назад, в мое время.
– После всего, что вам стало известно? Как же мы теперь можем вас отпустить?
– Клянусь, я ничего никому не скажу.
– Если бы у меня была тайна, вам бы я ее точно не доверил.
– Это еще почему?
– Вы ведь писатель, кажется.
– Я не пишу фантастики.
– Это верно. Однако то, что произошло с Помпеями, не фантастика.
– Если бы я в 1995 году написала об этом, ни один читатель мне бы не поверил.
– Кто знает!
– Вы меня переоцениваете. Почитайте критиков – моих современников: они были обо мне невысокого мнения.
– А вы недооцениваете нас: если мы сумели вызвать извержение вулкана с задержкой на две с половиной тысячи лет, то уж как-нибудь сумеем составить мнение о посредственной писательнице, жившей пятьсот восемьдесят пять лет назад. Кто способен на большее, способен и на меньшее.
– Сразу видно, что вы не знакомы с литературной средой моего времени. По-моему, вызвать извержение вулкана куда проще, чем изменить репутацию писателя.
– Во всяком случае, если вы писали такую же чушь, какую только что сказали, не жалуйтесь, что вас не принимали всерьез.
– А я и не жалуюсь! Я просто прошу вернуть меня в 1995 год!
– Удивительная непоследовательность! Почему вы хотите вернуться в эпоху, где вы не получили признания? Мы-то принимаем вас всерьез, причем настолько, что даже опасаемся ваших разоблачений. Вам должно это льстить.
– Наоборот, мне даже страшно подумать, что кто-нибудь станет принимать меня всерьез. Поэтому мне и нравится 1995 год.
– 1995 год. Какая безвкусица!
– Да, я уже примерно полчаса люблю этот год – с тех пор, как вы мне рассказали о своей эпохе.
– Очень жаль, потому что вы больше в него не вернетесь. Надо было вам научиться любить его раньше.
– Это просто дурной сон. Я скоро проснусь в 1995 году в обычной европейской больнице.
– У нас в 2580 году есть безотказное средство доказать человеку, что он не спит.
– Ненавижу двадцать шестой век. Не хочу знать про ваше безотказное средство. Только попробуйте мне о нем рассказать – я заткну уши.
– Достаточно лишь…
Заткнув уши, я смотрела, как шевелятся губы Цельсия. Стало немного легче оттого, что в 2580 году еще можно заткнуть уши: значит, не все потеряно.
Когда движения губ прекратились, я опустила руки.
– Не желаете слушать правду. Вам не кажется, что это безответственно?
– В 1995 году было одно животное, которое мне нравилось, – страус.
– Страусы существуют и поныне. Они заменили кур. Мы выращиваем их на птицефабриках: каждая особь производит яиц из расчета примерно два килограмма в сутки, что значительно превосходит продуктивность курицы.
– Бедные твари, могут ли они прятать голову в песок на ваших фабриках?
– Исключено: там виртуальный бетон.
– Так у вас и бетон виртуальный? Отправьте меня в 1995 год!
– Ни за что.
– Давайте рассуждать логически. Предположим, я вернулась в 1995 год, у меня внезапно открылись ораторские способности, и люди поверили моим рассказам о деяниях понантийцев в 2580 году. Что бы это изменило для вас? В 1995 году извержение Везувия было для всех реальным событием, произошедшим почти две тысячи лет назад. Будь я хоть самым легкомысленным из писателей, хоть лауреатом Нобелевской премии по литературе, мои слова ничего бы не изменили в судьбе Помпей.
– Вы ничего не поняли. Извержение Везувия – факт, известный всего лишь год. Историческая реальность этого события чересчур хрупка, и мы не имеем права даже на малейший риск.
– Погодите, какая-то ерунда получается…
– Вовсе нет! Известно ли вам, чем были Помпеи в 2578 году? Нет, не затыкайте уши. В 2578 году Помпей не было вовсе. На этом месте ничего не осталось, даже развалин. И даже в кругу избранных никто не ведал, что значит это странное слово – Помпеи.
– Ваша история – чистейшая апория!
– Как и ваше присутствие здесь. Именно благодаря мне Помпеи вновь существуют. Именно я, Цельсий, величайший ум своего поколения, открыл этот город и в полной мере осознал его ценность.
– На вашем месте я бы этим не хвасталась.
– Вы не на моем месте! И представьте, я очень горжусь тем, что сделал.
