Волосы Жюльетты побелели и были теперь коротко острижены. В остальном же она нисколько не изменилась. Ничто в ней не говорило о старости. Скорее казалось, что расстаться со своей гривой ее заставила перенесенная тяжелая болезнь.
То, что осталось от ее шевелюры, имело теперь восхитительный цвет, казавшийся искусственным: чуть голубоватая белизна романтического флёра.
И мягкость! О, мягкость поистине неземная. Даже пушок на головке младенца показался бы в сравнении с ней жестким. Наверно, таковы волосы ангела.
У ангелов не бывает детей. И у Жюльетты их не было. Она сама была своим собственным ребенком – своим и моим.
Уму непостижимо, как тянутся дни. Все почему-то говорят, что время летит быстро. Это неправда.
В том январе это было неправдой более, чем когда-либо. Точнее сказать, каждый отрезок дня имел свой ритм: вечера были долгими и отрадными, утра – короткими и полными надежд. После обеда невысказанная тревога ускоряла темп, и минуты летели с головокружительной скоростью. А ровно в четыре часа время застревало на месте.
Жизнь неладно устроена: два часа, отведенные месье Бернардену, мало-помалу стали центром наших дней. Не решаясь признаться в этом друг другу, мы были уверены, что оба так думаем.
Я твердо решил не сдаваться. Коль скоро сосед навязывал нам свое общество, чтобы молчать, не логично ли было обрушивать на него поток слов, непрерывный и пустопорожний? Непрерывный, чтобы не заскучать ненароком, пустопорожний – чтобы заскучал он.
Должен признаться, порой мне это даже нравилось. Мне никогда не случалось много говорить в обществе, а теперь, на старости лет, жизнь заставила, – если общество доктора можно было считать таковым. Преподавательский опыт мне очень помог, но тут имелась существенная разница: в лицее я должен был заинтересовать учеников. В моей гостиной же, наоборот, я старался как мог быть отменно скучным.
Так я открыл истин у, о которой раньше и не подозревал: быть скучным собеседником гораздо веселее, чем интересным. На занятиях, пытаясь показать ученикам живой образ Цицерона, я иной раз тайком подавлял зевоту. Зато потчуя нашего мучителя своими неудобоваримыми познаниями, я внутренне потешался. Теперь-то я наконец понял, почему лекции почти всегда бывают смертельно скучны.
Поскольку занудой я был начинающим, случались у меня и лакуны. Я заполнял их чем мог. Однажды, после того как я битый час разглагольствовал о Гесиоде, слова иссякли. Повисла пауза, и тут бес попутал меня задать бестактный вопрос:
– А как поживает мадам Бернарден?
Сосед отреагировал не сразу, и на сей раз его можно было понять: где Гесиод и где его жена, от такой резкой смены предмета любой бы растерялся.
Он, по обыкновению, ничего не ответил. Только посмотрел на меня обиженно. Но я этим больше не заморачивался, ибо постиг одну простую истину: Паламед Бернарден всегда и по любому поводу выглядел недовольным.
– Да-да, – подлил я масла в огонь. – Вы сами знаете, как мы рады видеть вас каждый день. Нам было бы еще приятнее, если бы ваша жена оказала нам честь хоть раз прийти с вами.
Про себя я думал, что на самом деле присутствие его половины может только усугубить ситуацию. А поскольку гостю мое предложение явно пришлось не по душе, я решил, что это просто находка.
– Полноте, ваша деликатность общеизвестна, Паламед. Почему бы вам не прийти вдвоем выпить чаю или кофе, скажем, завтра после обеда?
Молчание.
– И Жюльетта будет рада иметь подругу. Как зовут мадам Бернарден?
Пятнадцать секунд раздумья.
– Бернадетта.
– Бернадетта Бернарден?
Я глупо рассмеялся, от души радуясь собственному хамству.
– Паламед и Бернадетта Бернарден. Необычное имя в сочетании с именем банальным, но итеративным. Чудесно!
И тут произошло неожиданное: наш сосед высказался по существу:
– Она не придет.
– О, извините, я не хотел вас обидеть! Покорнейше прошу прощения. Ваши имена очаровательны.
– Дело не в этом.
Он редко бывал столь многословен.
– Надеюсь, она не заболела?
– Нет.
Сознавая свою бестактность, я, довольный собой, продолжал расспросы:
– Вы с ней живете дружно?
– Да.
– В таком случае, будьте проще, Паламед! Итак, решено. И чтобы вы не смогли отказаться представить нам вашу жену, мы приглашаем вас не на чай, а на ужин, завтра в восемь часов. Как вам должно быть известно, пренебречь приглашением на ужин – это верх невоспитанности.
Жюльетта выглянула из кухни и уставилась на меня с ужасом. Успокоив ее взглядом, я продолжал без тени смущения:
– Однако, поскольку нам нужно хорошенько подготовиться к такому важному событию, мы просим вас, дорогой Паламед, не приходить к нам завтра после обеда. Давайте на сей раз потерпим до вечера, тем радостней будет встреча.
Жюльетта поспешно удалилась в кухню, чтобы скрыть душивший ее смех.
Вид у месье Бернардена был убитый. Надо полагать, по этой причине он – о, чудо! – ушел без пяти шесть. Я ликовал.
Оставшись одни, мы с женой, в шоке от его афронта и нашего нечаянного приглашения, чуть не умерли от смеха.
– Знаешь, Эмиль, нам бы надо приглашать их каждый вечер. Тогда днем мы были бы свободны.
– Это мысль. Но подождем, пока не узрим воочию чары Бернадетты Бернарден. Сдается мне, что они упоительны.
– Она не может быть хуже своего благоверного.
Нам обоим искренне не терпелось ее увидеть.
Жюльетта проснулась в пять утра. Предстоящее событие так взбудоражило ее, что я даже встревожился.
С улыбкой, которая пленила меня в шесть лет, она спросила:
– А что, если накормить их какой-нибудь гадостью?
– Не надо. Не забывай, что нам придется есть вместе с ними.
– Ты думаешь?
– А как иначе? Да и все равно, вряд ли это удачная тактика. Лучше, наоборот, ошеломить их роскошью. Давай оденемся чересчур шикарно для домашнего ужина. И подадим им изысканные блюда, каких они не едали.
– Но… у нас же нет ни подходящей одежды, ни ингредиентов для такой роскоши.
– Ну, роскошь – сильно сказано. Цель игры – показать, что мы слишком хороши для них. А ведь это правда.
Это и была правда. Мы отмыли и вычистили до блеска гостиную. Полдня провели за стряпней. Когда наступил вечер, мы оделись самым не подходящим к случаю образом.
Жюльетта выбрала маленькое платье из черного бархата, выгодно подчеркивавшее ее тонкую фигурку.
Говорят, точность – вежливость королей. Но каков был бы король, обладавший только этим единственным достоинством? Нетрудно догадаться, что я говорю о нашем соседе. Он всегда приходил точно вовремя, минута в минуту.
