— Вы знаете, — негромко произнес Крис, — каково это — любить человека настолько сильно, что уже не можешь представить себя без него? Что значит касаться человека и чувствовать, что ты дома? — Он сжал кулак и опустил его на раскрытую ладонь второй руки. — Нас связывал не секс, не желание порисоваться перед другими, как это происходит с остальными в нашем возрасте. Мы, как бы это сказать, были предназначены друг для друга. Некоторые всю жизнь ищут свою половинку, — продолжал он. — Мне повезло: она всегда была со мной рядом.
Джордан смотрел на Криса, пораженный его словами, как и все присутствующие в зале. Это говорил не восемнадцатилетний подросток. А кто-то старше, мудрее, печальнее.
— Эмили была склонна к самоубийству? — внезапно спросил Джордан.
— Да, — ответил Крис.
— Вы можете рассказать суду, что произошло ночью семнадцатого ноября?
Крис опустил глаза.
— В тот вечер Эмили хотела свести счеты с жизнью. Я достал пистолет, как она просила. Отвез ее на карусель. Мы немного поболтали и… все остальное.
Его голос замер. Джордан не сводил с Криса взгляда, прекрасно понимая, что сейчас он вернулся в тот вечер, на карусель, к Эмили.
— А потом, — тихо сказал Крис, подняв глаза на адвоката, — я ее застрелил.
Зал взорвался. Журналисты побежали к своим мобильным телефонам. Мэлани Голд кричала, смертельно бледный муж молча пытался ее увести.
— Нам нужен перерыв! — решительно заявил Джордан.
Он насильно свел Криса с места для дачи свидетельских показаний и вытащил из зала суда. Барри Делани громко рассмеялась. Гас не шевелилась, слезы безостановочно текли по ее щекам. Рядом с ней, раскачиваясь взад-вперед, сидел Джеймс и шептал: «О боже! О боже!» Через минуту он повернулся и протянул к жене руку, но, взглянув на ее лицо, остановился.
— Ты знала… — прошептал он.
Гас опустила голову, не способная признать правду, равно как и не способная отрицать очевидное.
Она ожидала, что почувствует легкое колебание воздуха, когда Джеймс вскочит с места и станет расхаживать по залу суда, чтобы собраться с мыслями и убраться куда подальше. Но вместо этого ощутила, как его теплая, твердая ладонь обхватила ее руку. И отчаянно вцепилась в него.
В крошечном вестибюле, обхватив голову руками, сидел Джордан. Он не шевелился и молчал, наверное, минуту. Потом заговорил, но головы не поднял.
— Ты собираешься подавать апелляцию? — спокойно спросил он. — Или у тебя есть последнее, предсмертное желание?
— Ни то ни другое, — ответил Крис.
— Тогда, может, объяснишь, что происходит?
Джордан говорил спокойно, слишком спокойно для бушующих в душе эмоций. Ему хотелось собственными руками задушить Кристофера Харта за то, что тот выставил его полным идиотом. И не один раз, а дважды. Ему хотелось наподдать и самому себе за то, что был самоуверенным индюком и не поинтересовался у Криса десять минут назад, какие показания он собирается давать. А еще ему хотелось стереть усмешку с лица прокурора, потому что они оба уже знали, кто выиграет дело.
— Я пытался рассказать вам раньше, — оправдывался Крис. — Но вы не захотели слушать.
— Что ж, теперь, когда ты все окончательно испоганил, можешь рассказывать.
Провал был таким катастрофическим, что Джордан даже засмеялся. Впервые за десять лет, а может быть, и больше, его вынуждают выиграть дело, рассказав правду. Потому что правда — единственное, что ему осталось.
Он давно зарубил себе на носу, что правда в зале суда не нужна. Никто — ни прокурор, а чаще всего и подсудимый, — не хотят, чтобы она там звучала. Суд основывается на уликах, показаниях и версиях. А не на том, что произошло в действительности. Но все улики, показания свидетелей и версии только что были сведены на нет. Единственное, что осталось у Джордана, — этот парень, этот идиот, который считает своим долгом рассказать, что же произошло на самом деле.
Через пятнадцать минут Джордан с Крисом покинули комнату. Ни один из них не улыбался. Они молча направились в зал. Толпа расступилась — за их спиной слышался шепот, им смотрели вслед. У двери в зал суда Джордан повернулся к Крису.
— Что бы я ни делал, не перечь. Что бы ни сказал, подыграй. — Он видел, что Крис колеблется. — Ты обязан меня слушать, — прошипел он.
Крис кивнул, и они вместе распахнули дверь.
В зале суда повисла такая звенящая тишина, что Крис слышал биение собственного сердца. Он снова был на месте для дачи свидетельских показаний, его ладони потели, а руки настолько сильно дрожали, что на них пришлось сесть. Он только раз взглянул на своих родителей. Мама слабо улыбнулась и кивнула ему. Отец… Что ж, отец, по крайней мере, остался в зале суда.
Он не мог заставить себя посмотреть на родителей Эмили, хотя и чувствовал их гневные, испепеляющие взгляды, когда шел по проходу.
Он смертельно устал. Ткань пиджака кололась через тоненькую белую рубашку, а новые туфли натерли на пятке мозоль. Голова, казалось, вот-вот взорвется.
И внезапно он услышал голос Эмили. Звонкий, спокойный, такой родной. Она уверяла его, что все будет хорошо, обещала, что не оставит его. Крис огляделся, пытаясь понять, слышит ли этот голос еще кто-нибудь, надеясь увидеть ее, и почувствовал, как на него снисходит покой.
— Крис, — вновь задал вопрос Джордан, — что произошло ночью седьмого ноября?
Крис глубоко вздохнул и заговорил.
Прошлое
7 ноября 1997 года
Он не сводил глаз с пистолета, с крошечной вмятины, которую он оставил на белой коже ее виска. Ее руки дрожали так же сильно, как у самого Криса, и он не переставал думать: «Сейчас выстрелит». Но подспудно возникала мысль: «Но она ведь именно этого и хочет».
Она крепко закрыла глаза и прикусила нижнюю губу. Задержала дыхание. Она ожидает, как он понял, что будет очень больно.
Он уже видел раньше такое выражение на ее лице.
Он совершенно ясно вспомнил случай, о котором забыл рассказать доктору Фейнштейну, безусловно, свое самое раннее воспоминание. Он тогда только-только научился ходить. Он бежал по тротуару, упал и заорал во всю глотку. Мама взяла его на руки и посадила на крыльцо, а сама стала целовать колено без единой царапины и на всякий случай накладывать лейкопластырь. Уже успокоившись, он понял, что Эмили тоже плачет, а ее мама тоже целует и заклеивает ей коленку. Она бежала рядом с ним по тротуару, но не упала. А на ее колене оказалась свежая ссадина.
— Он упал, — засмеялась его мама, — а у Эмили синяк.
Такое случалось не раз, когда они были детьми: травмировался Крис, а морщилась от боли Эмили, или наоборот — она упала с велосипеда, а он расплакался. Педиатры называли это симпатической болью и заверяли, что дети перерастут.
