Он не заметил, что плачет (отчасти из-за шока, отчасти смирившись с неизбежным), пока не почувствовал солоноватый вкус своих слез на губах Эмили. Так не должно было случиться! Господи, как он может оказаться героем, если спасение Эмили только усугубит ее страдания? Эмили поглаживала его по спине, пытаясь успокоить, а он задавался вопросом: «Кто здесь ради кого?»
Внезапно он испытал потребность быть в ней и с поспешностью, удивившей его самого, принялся расстегивать ей джинсы и стаскивать их. Эмили обхватила его ногами, когда он вошел в нее.
«Возьми меня с собой», — подумал он.
Эмили поправила одежду, щеки ее пылали. Крис все не мог остановиться и продолжал извиняться за то, что не надел презерватив, как будто за это она навечно затаит на него обиду.
— Это уже неважно, — сказала она, заправляя рубашку, а сама подумала: «Если бы ты только знал!»
Он сидел в метре от нее, сложив руки на коленях. Его джинсы все еще были расстегнуты, а в воздухе витал запах секса. Он стал неестественно спокоен.
— Что ты хочешь, чтобы я сделал… потом? — спросил он.
Об этом они еще не говорили. Если честно, до этой минуты Эмили не была полностью уверена, что Крис не выкинет какой-нибудь совершенно дурацкий фортель: например, не выбросит пули в кусты, когда станет заряжать пистолет, или не выбьет в последнюю минуту пистолет у нее из рук.
— Не знаю, — ответила она.
Эмили действительно не знала: в мыслях она никогда не заходила так далеко. Строила планы, все организовала, даже обдумала выстрел, но сам факт смерти она себе не представляла.
— Поступай, как знаешь, — сказала она.
Крис провел большим пальцем, который внезапно показался чужим, по узору на деревянном полу карусели.
— Уже время? — сухо спросил он.
— Еще нет, — прошептала она.
Получив отсрочку приговора, Крис застегнул джинсы и посадил ее к себе на колени. Заключил ее в объятия. Она прижалась к нему и подумала: «Прости меня».
Когда он щелкнул, открывая барабан револьвера, руки дрожали. Кольт был шестизарядным. После выстрела гильза оставалась в барабане. Он объяснял все эти детали Эмили, пока рылся в кармане рубашки, как будто подробный рассказ об устройстве пистолета сделает выстрел легче.
— Две пули? — удивилась Эмили.
Крис пожал плечами.
— На всякий случай, — ответил он, надеясь, что она попросит дать объяснение тому, чего он и сам пока понять не мог.
На случай, если одной пули будет мало? На случай если, увидев Эмили мертвой, он не захочет жить?
Потом кольт оказался между ними — живое существо. Эмили взяла его. От тяжести пистолета ее рука дрогнула.
Крис так много хотел сказать! Он хотел попросить, чтобы она открыла ему свою ужасную тайну, хотел умолять ее остановиться. Хотел сказать, что все еще можно изменить, хотя чувствовал, что дело зашло уже слишком далеко, и не верил своим словам. Поэтому просто прижался губами к ее губам, крепко, словно клеймя, но с его губ сорвался всхлип, и он отстранился, не закончив поцелуй, согнулся пополам, словно от удара.
— Я иду на это, потому что люблю тебя, — прошептал он.
Бледное, застывшее лицо Эмили было залито слезами.
— Я иду на это, потому что тоже тебя люблю. — Она схватила его за руку. — Я хочу, чтобы ты меня обнял.
Крис заключил ее в объятия, ее подбородок лег ему на правое плечо. В памяти запечатлелись тяжесть ее тела и биение жизни в нем…
Потом он чуть отстранился, чтобы Эмили смогла прижать пистолет к голове.
Настоящее
Май 1998 год
Ренди Андервуд извинилась перед присяжными.
— Я работаю по ночам, — объяснила она, — но никто не стал бы будить вас всех ночью, когда я мыслю наиболее четко. — Она только что вернулась после суточного дежурства в больнице, где работала медсестрой в реанимации. — Одерните меня, если я буду заговариваться, — пошутила она. — А если попытаюсь кого-то интубировать ручкой, ударьте по рукам.
Джордан улыбнулся.
— Мы невероятно ценим, миссис Андервуд, ваше присутствие в зале суда.
— В таком случае, как насчет того, чтобы дать мне немного поспать?
Медсестра была крупной женщиной, на ней все еще была униформа с мелким узором — зелеными снежинками. Джордан уже установил для протокола ее личность и род занятий.
— Миссис Андервуд, — продолжал он, — вы дежурили в ночь на седьмое ноября, когда в «Бейнбридж мемориал» в реанимацию поступила Эмили Голд?
— Да.
— Вы помните ее?
— Да. Она была совсем юной — таких всегда ужаснее всего видеть. Вокруг нее все суетились — у нее останавливалось сердце, когда ее привезли, жить ей оставалось считаные секунды, и ее доставили в операционную, а потом констатировали смерть по прибытии.
— Понятно. Что было дальше?
— Стандартная процедура: кто-то должен опознать тело, прежде чем его отправят в морг. Нам сказали, что родители уже едут в больницу. Поэтому я стала ее мыть.
— Мыть?
— Обычная процедура, — объяснила она. — Особенно, когда много крови. Родственникам намного тяжелее видеть погибших в крови. Я вытерла ей руки и лицо. Никто не просил не трогать тело.
— Что вы имеете в виду?
— В полицейском расследовании улика есть улика, а тело является уликой. Но полицейские, которые доставили девушку, сказали, что произошло самоубийство. Никто из полиции не приказывал относиться к произошедшему как-то иначе; никто не проводил экспертиз и тому подобное.
— Вы как-то по-особенному вымыли ей руки?
— Да. Я помню, на ней было красивое золотое кольцо — один из «кельтских узлов». Понимаете, о чем я?
— И когда вы вышли из палаты?
— Когда вошел отец опознавать тело, — ответила она.
Джордан улыбнулся свидетельнице.
— Благодарю, больше вопросов не имею.
Как Джордан и предполагал, Барри Делани отказалась проводить перекрестный допрос свидетеля. Что она могла спросить у медсестры, чтобы при этом не поставить своего главного свидетеля, детектива Маррон, в глупое положение? Поэтому Джордан вызвал в качестве свидетеля доктора Линвуда Карпагяна. Глядя на врача, адвокат подумал, что должен Селене десяток роз за то, что она откопала такого свидетеля.
Присяжные не могли отвести от свидетеля глаз. Доктор Карпагян напоминал Кэри Гранта в его лучшие годы: вьющиеся на висках посеребренные сединой волосы, руки с безупречным маникюром, которым можно было доверить свою душу, не говоря уже о более материальных вещах. Он непринужденно устроился на месте свидетеля как человек, привыкший быть в центре внимания.
