Я встала, чтобы взглянуть в окно, и тут вспомнила слова Итона: я плохая подруга, избалованный, эгоистичный и ограниченный человек. Меня охватил стыд, когда я поняла, что в этих обвинениях есть доля правды. Факты налицо: я еще не была у врача, не подумала о том, на что буду жить, не известила семью, потеряла близких подруг. Мои сбережения почти что исчерпаны, и все, что у меня теперь есть, — это гардероб, полный дорогущих вещей, большинство из которых мне уже малы. Я приехала в Лондон, чтобы начать новую жизнь, но ничего на самом деле не изменилось. Мое существование — просто болото. Нужно сделать нечто большее. Для себя и своего ребенка.
Я смотрела сквозь зарешеченное окно на тусклый утренний Лондон и клялась сделать этот день, когда во мне впервые зашевелилось дитя, поворотным моментом в своей жизни. Надо доказать Итону, что я вовсе не такая, как он думает. Я встала (это было нелегко, особенно если учесть, что мой матрас лежал прямо на полу) и нашла на дне чемодана блокнот. Вырвала листок и написала: «Как сделаться лучше». Подумала немного, вспоминая слова Итона. И начала:
1. Пойти к врачу и начать готовиться к родам.
2. Вести здоровый образ жизни, то есть лучше питаться, не пить кофе и не употреблять алкоголь.
3. Найти новых подруг (и не соперничать с ними).
4. Сказать своим, что я в Лондоне и у меня все в порядке.
5. Найти работу (лучше всего — что-нибудь связанное с благотворительностью).
6. Прекратить покупать одежду, обувь и т. д. и начать экономить.
Чего-то недоставало, и я добавила:
7. Работать над собой (больше размышлять, думать не только о себе и т. д.).
Когда я перечитала этот список, то мне стало интересно, что скажет Итон, когда увидит его. Оценит он мои усилия или фыркнет: «Не будь такой наивной, Дарси. Нельзя просто составить список и измениться за одну ночь. Так не бывает».
Да и вообще, с какой стати меня должно волновать, что подумает Итон? Отчасти мне хотелось его возненавидеть. За то, что он заодно с Рейчел. За те ужасные слова, которые он мне сказал. За ложь. Но я не могла. Почему-то больше всего на свете мне хотелось увидеть его или по крайней мере, постараться, чтобы он начал думать обо мне по-другому.
Я еще ненадолго прилегла, чтобы набраться сил, а потом решительно встала и направилась к Итону. Убедившись, что его нет, я пошла на кухню и соорудила себе очень правильный омлет. Потом сверилась со своим списком и решила прибрать в квартире. Я вымыла посуду, пропылесосила полы, отдраила туалет, вынесла мусор, в два захода перестирала белье в его крошечной стиральной машине (у большинства англичан дома жалкая дешевая бытовая техника), аккуратно сложила газеты и журналы и привела в порядок кухню.
Когда квартира засияла чистотой, я написала маме письмо, сообщив ей, что я в Лондоне у Итона. «Знаю, что мы сейчас не очень друг другом довольны, — писала я, — но мне все-таки не хочется, чтобы вы с папой беспокоились. У меня все в порядке». Потом я записала номер Итона на тот случай, если ей вздумается позвонить, запечатала письмо, наклеила марку, привела себя в порядок и отправилась в город под мелким дождиком, от Кенсингтон-Черч-стрит до Ноттинг-Хилла. Я боролась с соблазном зайти в бутик и черпала силы из своего списка, который был аккуратно сложен вчетверо и лежал в кармане пальто. Я даже заглянула в магазин, торгующий подержанными вещами и отдающий выручку на благотворительность, — вдруг им нужны работники? Вакансий не было, но я преисполнилась гордости оттого, что хотя бы попыталась.
По пути домой я зашла в закусочную, чтобы передохнуть, заказала себе кофейный напиток (без кофеина) и опустилась в большое мягкое кресло. На диване рядом со мной сидели две женщины — блондинка и брюнетка — примерно моих лет. Блондинка качала на колене малыша, а в свободной руке держала шоколадное пирожное. У обеих женщин были обручальные колечки с крошечными бриллиантами, и я вспомнила, что Итон говорил, будто англичане вообще меньше заботятся о внешней красоте, чем американцы. Может быть, именно за такие мелочи он и любит Лондон. Британская умеренность — полная противоположность моим привычкам. Тому, что он назвал бесстыдным хвастовством.
Краем глаза я продолжала наблюдать за женщинами. У блондинки маленький подбородок, но красивые волосы; у брюнетки мятый велюровый свитер, но зато шикарная сумочка от Прады. Я вспомнила, что именно за это Итон обозвал меня ограниченной, но потом уверила себя, что быть наблюдательной — это совсем не плохо, просто не следует судить о людях исключительно по их внешности. Я вспомнила, как часто судила о человеке на основании его обуви, и поклялась, что отныне все будет по-другому. В конце концов, носить туфли с квадратными мысками, когда в моде острые, — это не преступление. Чтобы окончательно утвердиться в этой мысли, я не стала смотреть на их ноги, и у меня отлегло от сердца — мое легкомыслие стало улетучиваться прямо на глазах.
Попивая кофе и листая журнал, я прислушивалась к разговору женщин и отметила, что их беседа кажется еще интереснее благодаря британскому акценту. Они говорили о семейных проблемах — у обеих были нелады с мужьями. Блондинка сказала, что рождение ребенка все только усугубило. Брюнетка посетовала, что с тех пор, как они с мужем пытаются зачать ребенка, секс превратился в рутину. Я переворачивала страницы журнала, где были сплошь голливудские звезды, а также люди, которых я прежде никогда не видела, — наверное, английские актеры. И целая куча фотографий Дэвида Бэкхема.
Блондинка вздохнула, усадив канючащего малыша поудобнее.
— По крайней мере, у вас хотя бы есть секс, — сказала она подруге, вытащила из бокового кармана коляски соску и сунула ее в рот младенцу. Ребенок смачно зачмокал, а потом выплюнул соску. Блондинка, явная последовательница «правила трех секунд», быстро подняла ее, вытерла о рукав и снова вставила ему в рот.
— А у тебя он когда был в последний раз? — запросто спросила брюнетка, и я поняла, что эти дамы знакомы давным-давно. Я снова затосковала о Рейчел.
— Даже трудно сказать, — ответила блондинка. — Сто лет назад.
Брюнетка сочувственно щелкнула языком, а потом выжала двумя пальцами свой чайный пакетик.
Я закрыла журнал и взглянула на блондинку. Та улыбнулась в ответ, и я сделала первый «шаг».
— Она просто прелесть, — сказала я, глядя на ребенка, и вдруг с ужасом поняла, что это может быть мальчик. Трудно было определить. Желтый костюмчик, безволосая головка — ничего, что указывало бы на пол.
— Спасибо, — сказала блондинка.
Слава Богу, я угадала.
— Как ее зовут?
— Натали.
— Привет, Натали, — просюсюкала я. Натали меня проигнорировала, она пыталась выхватить у матери пирожное. — Сколько ей?
— Двадцать две недели. — Блондинка улыбнулась и принялась раскачивать ее на колене.
— Это… сколько? Пять месяцев?
Она засмеялась.
— Да. Знаете, раньше я так удивлялась, почему матери считают возраст детей неделями. Наверное, это привычка после беременности.
