— Если бы я только знал, как это сделать, — заметил Дункан. — Я даже не помню, каким образом я стал тем, кто я есть сейчас.
Каребара, сложив руки, потирал ладони, поглаживая друг о друга большие пальцы. Его широко раскрытые зеленые глаза светились уверенностью и энтузиазмом. Затем он вытащил из кармана пиджака цвета бутылочного стекла небольшой голубой баллончик.
— Ложитесь на диван, — произнес он, поднимаясь. — В этом баллончике истина.
— О Господи! — вздохнул Дункан, направляясь к дивану. — Вы думаете это так просто? Вам объяснили, в чем проблема? Ваша, а не моя. С помощью тумана вы не сможете вытащить из меня ни слова правды.
— Меня проинструктировали во всех подробностях, — с некоторым высокомерием заявил профессор. — Не считайте меня любителем. Я внимательно изучил видеозаписи, сделанные после того, как вас доставили сюда. Из них видно, что, по вашему убеждению, вам известно. А сейчас нам предстоит узнать, чего, как вам кажется, вы не знаете. Должен признаться, не думаю, что это будет быстрым делом.
Дункан взглянул на вытянутое, узкое лицо и ненормально большие глаза профессора.
— Желаю успеха, — сказал он. — И все же позволю себе заметить — тут нужен настоящий специалист, археолог разума, а не энтомолог да еще органик, помешанный на букашках.
— Не намерен обращать внимания на ваши выпады, — ответил Каребара. К ненависти я привык.
Зашипел баллончик. Дункан вдохнул слабый фиалковый запах газа — такой же, как его цвет. Последние его ощущения были такими, словно его укусила злобная змея, выбросившая внезапно вперед свой длинный ядовитый зуб-антенну. Когда он очнулся, профессор. Сник и Кэбтэб еще находились в тех же позах. Вид у Каребары был словно у озадаченного муравья. Он скрестил руки на груди, переплетя пальцы словно щупальца.
«Я должен прекратить это, — подумал Дункан. — Надо относиться к нему более дружественно. Все-таки он человек, а не артропод».
— Можете встать, — сказал Каребара. — Выпьем кофе, а потом просмотрим ленту. Я собираюсь показывать вам запись каждого сеанса, так у нас появится возможность корректировать действия друг друга. Это называется обратная связь. Вы знаете себя лучше, чем кто-либо другой, по крайней мере теоретически. Вы будете наблюдать за своим поведением, анализировать его, и тогда, возможно, вам удастся синтезировать некий психический ключ, способный открыть вам самого себя.
— Вы хотите, чтобы я сам следил за тем, как мы продвигаемся? спросил Дункан.
— Сказано грубо, но в общем точно.
Они трижды просмотрели запись — профессор и Дункан — с неподдельным интересом. Кэбтэб, правда, начал зевать уже во время второго прогона, а Сник после третьего показа встала и бесцельно слонялась по комнате.
— Как видите, — заметил Каребара, — я сосредоточил свое внимание на вашей последней личности. Я говорю об Эндрю Бивольфе. Я рассматриваю весь процесс так, словно нам предстоит очистить луковицу. Надеюсь, вы не будете возражать против подобной бытовой метафоры. Сначала Бивольф. Затем Дункан. Потом Ишарашвили и так далее — вплоть до Кэрда, в котором и сосредоточено ваше исходное психическое начало.
— Сожалею, но должен сказать вам, что Бивольфа ни в коей мере нельзя считать самостоятельной личностью. Я всегда вел себя так, словно я Бивольф, но на самом деле никогда не _б_ы_л_ этим человеком.
Каребара выглядел одновременно смущенным и раздраженным.
— Значит, мне следовало отбросишь Бивольфа и схватить за глотку Дункана?
— Суть именно в этом, хотя должен заметить, что выражаетесь вы ужасно грубо. К тому же это не соответствует вашим методам. Ваши нежные хоботки не могут вцепиться в горло — они скорее способны щекотать.
Профессор вскипел.
— Что вы понимаете в проявлениях психики! Если врач полезет в душу пациента, не проявляя должной осторожности, он может все разрушить и уже точно не пробудит какие-то тонкие начала. Тут дело обстоит точно так же, как у одного из видов муравьев-медосборщиков. Там муравей-работник нежно и осторожно постукивает по набитому брюху кормильца. Эти шлепки должны быть приятными, иначе муравей не получит меда.
Сник перестала ходить взад-вперед по комнате. Кэбтэб приподнялся в кресле.
— Что? — переспросил Дункан.
— У некоторых видов муравьев имеются особые экземпляры, которых называют кормильцами. Их накачивают огромными количествами нектара и других сахаросодержащих растворов. Кормильцы хранят эту жидкость у себя в брюхе, которое со временем становится огромным и начинает превосходить размерами самого муравья. Часто оно достигает величины крупной горошины. Кормильцы обычно висят на потолках туннелей, которые проходят в муравейнике, и снабжают своей питательной энергетической жидкостью остальных муравьев-работников. Те получают свою порцию, похлопав кормильца в определенном участке его тела.
— Да? И если работники позволяют себе какие-то грубые движения, они могут просто разорвать растянутый живот кормильца? Как я понимаю, вы хотите провести аналогию с напряженной психикой пациента.
— Она не напряженная и не натянутая, а просто сложная, многослойная. Каждая из ваших личностей обладает определенной утонченностью и потребует весьма бережного с ней обращения. И так до тех пор, пока не появится ядро. Тогда наступит очередь более настойчивых, но одновременно все же не лишенных осторожности методов. Очень часто пациент впадает в состояние агонии эмоциональной природы, конечно, не физической. В каждом из нас сидит ребенок, который боится побоев и плачет, даже когда никакой угрозы нет.
Дункан не ответил. Внутри у него все кипело, но несмотря на это ни единый мускул на лице не шелохнулся. В мозгу, словно от касания двух оголенных электрических проводов, распласталась мгновенная вспышка, белая, с синими краями. Надувшееся брюхо? Переполненная психика? Свет поблек, но прежде Дункан успел увидеть лицо ребенка, лет десяти или около того, который улыбался ему сквозь текущие по щекам слезы.
Дункан застонал, едва сдержав рыдания, и хотел было заговорить с Каребарой, но передумал.
В древности, когда преступников вешали, они в последние мгновения, теряя опору под ногами, наверняка чувствовали такой же шок неотвратимости. То лицо… ведь это было его лицо… Однако не оттого разум его беспорядочно скакал с одной мысли на другую, словно вступил на устланный раскаленной проволокой пол и бешено пляшет на нем. Дункан отчетливо понял, что ребенок этот вовсе не Джеф Кэрд. Это был он, Дункан, и еще Кэрд, поселившийся в том же самом теле.
Значит, Джефферсон Сервантес Кэрд, которого он считал исходной, первоначальной личностью, лежавшей в фундаменте его «я», на самом деле был лишь первым из последующих искусственных _с_о_з_д_а_н_и_й_. Он первым сформировался в сознании того мальчика, вырос в утробе его воображения, а затем вышел в свет под именем Дж. С.Кэрда. Значит, этот мальчик был в действительности первым из восьми, а не семи, отдельных, независимых психотипов. Бивольф, естественно, не в счет.
