Кристен просто обожала Кэти; с Джошем было сложнее. Накануне Алекс забрал его с вечеринки одноклассника у бассейна, и остаток вечера мальчик ни слова не сказал ни отцу, ни Кэти. На пляже Джош тоже ходил какой-то подавленный. Алекс видел — что-то беспокоит сына, и предложил достать удочки. Уже начинались сумерки. Тени протянулись по почерневшей воде. Река казалась неподвижной — как черное зеркало, в котором отражались медленно плывущие тучи.
Они сидели с удочками примерно час, пока небо не стало сначала фиолетовым, а потом индиго. От блесен расходились круги. Джош был странно тихим. В другое время это могло сойти за мирное, покойное настроение, но сейчас Алекс чувствовал — в парне что-то бродит. Когда он уже хотел спросить об этом, сын повернулся к нему:
— Слушай, пап…
— Да?
— Ты о маме думаешь?
— Постоянно, — ответил Алекс.
Джош кивнул:
— Я тоже о ней думаю.
— Так и надо. Она тебя очень любила. А что тебе вспоминается?
— Я помню, она делала нам печенье и давала мне нанести глазурь.
— Это и я помню. У тебя все лицо было в розовой глазури. Она тебя сфотографировала, снимок до сих пор висит на холодильнике.
— Наверное, поэтому я и помню. — Джош зажал удочку коленями. — А ты по ней скучаешь?
— Скучаю, конечно. Я ее очень любил, — ответил Алекс, выдержав взгляд сына. — Джош… Что происходит?
— Вчера на вечеринке… — Джош нерешительно почесал нос.
— Что там было?
— Почти у всех мамы не ушли, остались и разговаривали друг с другом.
— Я бы тоже остался, что ж ты не сказал?
Джош опустил глаза, и в наступившей тишине Алекс вдруг понял, чего не договаривает его сын.
— Я мог остаться, ведь праздник для детей и родителей. — Алекс продолжил скорее утвердительно, чем спрашивая. — Но ты не хотел, чтобы я остался, потому что я был бы там единственным папой?
Джош кивнул с виноватым видом.
— Не сердись на меня, — робко попросил он.
Алекс обнял его:
— Вовсе я не сержусь.
— Точно?
— Абсолютно. Как же сердиться на тебя за это?
— А мама осталась бы? Ну, если бы она сейчас была с нами?
— Конечно, осталась. Она бы такое не пропустила.
У другого берега из воды выскочила кефаль, и мелкая рябь пошла к ним по воде.
— А что вы делаете, когда гуляете с мисс Кэти? — спросил Джош.
Алекс неловко передвинулся на досках.
— Да примерно как сегодня на пляже. Едим, разговариваем, ходим гулять.
— Ты с ней много гуляешь в последнее время.
— Ну да.
Джош подумал:
— А о чем вы с ней говорите?
— О разном. — Алекс наклонил голову набок. — В том числе о тебе и твоей сестре.
— Ну а что вы говорите?
— Мы говорим, как весело проводить с вами время и как хорошо вы успеваете в школе или какой всегда порядок у вас в комнате.
— А ты ей скажешь, что я тебя не попросил остаться на вечеринке?
— А что, надо сказать?
— Нет.
— Ну, значит, не скажу.
— Обещаешь? Я не хочу, чтобы она на меня сердилась.
Алекс браво коснулся пальцами середины лба:
— Честное скаутское. Но, чтоб ты знал, она не рассердится, даже если узнает. Кэти считает тебя прекрасным парнем.
Джош выпрямился и принялся сматывать леску.
— Она тоже прекрасная, — сказал он.
После разговора с Джошем Алекс не спал всю ночь. Он смотрел на портрет Карли в спальне и пил пиво, бутылку за бутылкой.
Кристен и Кэти вернулись энергичные и возбужденные и принялись хвастаться купленной одеждой. К удивлению Алекса, Кэти отдала назад почти половину денег, пояснив, что знает толк в распродажах. Алекс сел на диван, а Кристен дефилировала мимо в новых нарядах, исчезая в своей комнате и возвращаясь в чем-то совершенно другом. Даже Джош, обычно не обращавший на девчачьи дела внимания, отложил «Нинтендо». Когда Кристен выбежала из гостиной, он подошел к Кэти.
— А вы можете со мной тоже в магазин поехать? — спросил он едва слышно. — Мне рубашки нужны и еще… мелочи.
Потом Алекс заказал по телефону китайскую еду, и они, сидя за столом, дружно ели и дружно смеялись. За ужином Кэти достала из сумки кожаный браслет и повернулась к Джошу.
— Мне кажется, с этим ты будешь выглядеть очень крутым, — сказала она, протянув ему подарок.
Удивление Джоша уступило место удовольствию, когда он надел браслет, и Алекс заметил, что сын весь вечер то и дело поглядывал на Кэти сияющими глазами.
По иронии судьбы именно в такие дни он больше всего тосковал по Карли. Им не выпадало подобных моментов — дети были еще слишком малы, но Алекс легко представлял ее сейчас за столом.
Возможно, по этой причине он и в эту ночь не мог заснуть. Кэти уехала домой, Кристен и Джош мирно сопели в своих кроватях. Откинув одеяло, Алекс встал, подошел к шкафу и открыл сейф, который установил несколько лет назад. Там хранились важные финансовые и страховые бумаги, а также семейные сокровища — собранные Карли фотографии, сделанные во время медового месяца, четырехлистный клевер, который они нашли во время отпуска в Ванкувере, свадебный букет — пионы и каллы, снимки УЗИ — Джош и Кристен в мамином животе, крошечные одежки, в которых детей привезли из роддома. Негативы и карты памяти от фотоаппаратов — хроника их совместной жизни. Вещи, наполненные воспоминаниями и смыслом, ясным только ему. После смерти жены Алекс ничего не добавил в сейф, кроме двух писем, написанных Карли. Одно было адресовано ему. На другом не было адреса, и оно лежало невскрытым. Алекс не мог открыть письмо — слово есть слово.
Он взял то письмо, которое перечитывал сотни раз, оставив другое в сейфе. Он ничего не знал об этих письмах, пока меньше чем за неделю до смерти Карли не отдала ему конверты. Она уже не вставала с постели и есть могла только жидкое. Когда он носил ее в ванную, она казалась легкой как перышко, словно полой внутри. Он тихо сидел рядом те редкие минуты, когда Карли не спала. Обычно она вскоре засыпала, и Алекс смотрел на жену, боясь отойти — вдруг ей понадобится его помощь — и боясь остаться — вдруг он мешает ей отдыхать. Конверты были спрятаны под одеялом и появились как по волшебству. Только позже он понял, что Карли написала их за два месяца и хранила у своей матери.
Алекс открыл свой конверт и вынул сложенный потрепанный лист. Письмо было написано на большом, больше обыкновенного, желтом, почти квадратном листе. Поднеся его к лицу, Алекс уловил едва слышный запах лосьона, которым пользовалась Карли. (Он вспомнил свое удивление и взгляд жены, моливший его о понимании.
