— Я знаю, что это были вы, — сказал он.
Мы молча посмотрели на него. Орел часто блефовал. Может, и сейчас блефует.
— Чтобы больше ничего подобного не было, — добавил он. — Боже ж ты мой, «низвергнуть парадигму патриархата» — как будто она эту речь сама написала. — Он улыбнулся и закрыл за собой дверь.
через сто четырнадцать дней
ПОЛТОРЫ НЕДЕЛИ СПУСТЯ я шел с последнего урока, и палящее солнце напомнило мне, что весна в Алабаме длится всего несколько часов: в мае уже началось шестимесячное лето, по спине текла струйка пота, и я принялся тосковать по суровому январскому ветру. В своей комнате я застал Такуми: он сидел на диване и читал принадлежавшую мне биографию Толстого.
— Э-э… привет, — поздоровался я.
Он закрыл книгу, положил ее рядом и объявил:
— Десятое января.
— Что? — не понял я.
— Десятое января. Знакомая дата?
— Ну да, в тот день умерла Аляска. — Формально, она скончалась в первые три часа 11-го числа, но для нас роковой все же стала ночь с понедельника, 10-го января, на вторник.
— Да, но это не все, Толстячок. Девятого января. Мама повела Аляску в зоопарк.
— Погоди. Нет. Откуда ты это знаешь?
— Она рассказала нам эту историю, когда была «Ночь в сарае». Помнишь?
Конечно же я не помнил. Если бы я был способен запоминать цифры, мне бы тройка с плюсом по математике так дорого не стоила.
— Черт возьми, — воскликнул я, и в этот же момент вошел Полковник.
— Что такое? — спросил он.
— Девятое января тысяча девятьсот девяносто седьмого года, — сказал я. — Аляске понравились медведи. Ее маме — обезьяны.
Пару секунд Полковник тупо смотрел на меня, а потом снял рюкзак и швырнул его в противоположный угол:
— Дерьмо. ПОЧЕМУ, БЛИН, Я ОБ ЭТОМ НЕ ПОДУМАЛ?
И за минуту Полковник придумал ответ на наши вопросы — точнее никто бы не сформулировал.
— Так. Она спит. Звонит Джейк, они разговаривают, она рисует, смотрит на беленький цветочек, и у нее мелькает мысль: «В детстве мне мама такие в волосы вплетала», и все. Она бежит в комнату и кричит, что она забыла — забыла про маму, ясное дело, — хватает цветы и уезжает… куда? — Полковник посмотрел на меня: — Куда? На могилу матери?
Я согласился:
— Ага, наверное. Да. Аляска садится в машину, думая только о маме, а на дороге грузовик и полицейская тачка, а она пьяная, злая, и она спешит, она уверена, что сможет протиснуться как-нибудь, она ведь даже соображать ясно не в состоянии, все мысли заняты только мамой, она думает, что проскочит, и тут… все.
Такуми медленно кивает, обдумывая нашу версию, а потом говорит:
— Либо же она берет цветы, садится в машину. Но она уже опоздала. Может быть, она винит себя за то, что снова подвела мать — сначала не позвала на помощь, а теперь даже забыла чертову дату. Аляска в ярости и полна ненависти к самой себе, и она думает: «Все, хватит, я это сделаю», и тут как раз подворачивается полицейская тачка, она думает, что это ее шанс, и жмет на газ.
Полковник достал пачку из кармана и принялся постукивать ею по «ЖУРНАЛЬНОМУ СТОЛИКУ»:
— Да уж, все прояснилось лучше некуда.
через сто восемнадцать дней
И МЫ СДАЛИСЬ. Даже мне уже надоело бегать за призраком, который явно не хотел, чтобы мы его поймали. Да, мы, возможно, оказались слабы, но некоторые загадки явно не желают разрешаться. Я так и не смог понять ее настолько, насколько мне хотелось, но, возможно, эта цель была вообще недостижима. Она не дала мне такой возможности. И этот случай — или это самоубийство — никогда не будет раскрыт, я навсегда останусь жить с вопросом: Отпустил ли я тебя, Аляска, к судьбе, которой ты не желала, или же помог тебе в твоем стремлении уничтожить себя? Это разные преступления, и я не знал, сердиться ли на нее за то, что она сделала меня соучастником самоубийства, или на себя — за то, что позволил случиться тому, что случилось.
Но мы узнали все, что узнать было можно, и, заставив нас искать ответы на наши вопросы, Аляска помогла нам сблизиться — Полковнику, Такуми и мне. Да. Аляска не раскрыла мне собственные секреты, но все же она оставила мне так много, что я снова смог поверить в Великое «Возможно».
— Мы можем еще кое-что сделать, — сказал Полковник, когда мы играли в приставку со звуком — вдвоем, как и в первые дни расследования.
— Ничего мы больше не можем.
— Я хочу проехаться туда, — сказал он. — По ее следам.
В отличие от Аляски, мы не могли позволить себе уехать из кампуса ночью, поэтому мы сдвинули все примерно на 12 часов, то есть на 15:00. Полковник сел за руль джипа Такуми. Его с Ларой мы тоже позвали, но они к тому моменту уже окончательно устали гоняться за призраками, к тому же надвигались экзамены.
День был жаркий, солнце настолько раскалило асфальт, что простирающаяся впереди лента трассы вибрировала от перегрева. Проехав полтора километра по шоссе 119, мы свернули на I-95 и двинули на север, в сторону места происшествия, а заодно и Вайн-Стейшн.
Ехали мы быстро и молча, глядя строго вперед. Я пытался понять, о чем Аляска могла думать в ту ночь: меня снова обуяло желание разорвать время и пространство и внедриться в ее голову — хотя бы на миг. Мимо нас в сторону школы пролетела машина «скорой помощи»: сирена выла, мигалка горела, — и я на миг занервничал: это же мог быть кто-то из моих знакомых. Я даже надеялся именно на это, чтобы печаль, которая все еще не оставила меня, могла обрести новую форму и глубину.
— Иногда мне это даже нравилось, — сказал я, нарушив наше молчание. — Мысль о том, что она умерла.
— В смысле, ты этому радовался?
— Нет. Не знаю, как сказать. Просто… очень чистое чувство.
— Да, — согласился Полковник, лишившись своего привычного красноречия. — Да. Понимаю. Мне тоже. Это естественно. В смысле, все как-то иначе.
Меня всегда крайне удивляло, когда я понимал, что не один я на этом свете испытываю такие странные и ужасные чувства, думаю в таком ключе.
Когда мы проехали восемь километров, Полковник перестроился в левую полосу и начал ускоряться. Я заскрежетал зубами, и вдруг перед нами на солнце заблестело битое стекло, как будто дорога была усыпана драгоценными камнями, и я подумал, что это то самое место. Полковник еще сильнее надавил на газ.
И я подумал: Наверное, выйти здесь было бы неплохо.
И я подумал: Быстро и по прямой. Может, она в самую последнюю секунду и приняла это решение.
ВЖЖЖ — мы пролетели сквозь момент ее смерти. Мы проехали там, где не смогла проехать Аляска, перед нами лежало продолжение дороги, которого она уже не увидела, — и мы остались живы. Мы живы! Мы дышим, мы плачем, мы замедляем ход и возвращаемся на нужную полосу.
