И сразу увидел начищенные сапоги… Слева раздался жуткий шум
– это, надо полагать, Зыгало вышиб дверь черного хода. Нет, поздно, тот успел
скрыться, тишина…
Медленно подойдя, Бестужев присел на корточки над неподвижно
лежавшим штабс-ротмистром Иваном Игнатьевичем Рокицким, однажды в жизненной
лотерее вытащившим несчастливый билет, – а вот теперь и второй… Лицо было
искажено гримасой, зубы оскалены, в воздухе еще чувствуется аромат горького
миндаля.
«Боже мой, – подумал Бестужев, выпрямляясь. – Как
я был к нему несправедлив. И ничего уже не исправить, никого не вернуть…»
– Никого, ваше благородие… ох!
– Беги, разыщи телефон, – сказал Бестужев, не
оборачиваясь. – В аптеке, наверное, есть… Кого вызывать, сам знаешь… Живо!
Глава 8
Человек, которого звали дьяволом
Полковник Ларионов, насупясь, перебирал лежавшие перед ним
предметы: пистолет «Байярд» девятимиллиметрового калибра с вынутой обоймой,
жестянку из-под какао «Эйнем», почти до краев наполненную тусклой серо-желтой
крупкой, карточку охранного отделения, выданную на имя Кузьмина (с
фотографическим снимком Штычкова)… Брезгливо фыркнул:
– Каков подбор…
– Вы совершенно правы, – сказал Бестужев. –
Идеальный набор улик.
Полковник вскинул на него глаза, но промолчал. Повертев в сильных
пальцах пистолет, спросил:
– Ничего больше не удалось обнаружить?
– Пока все, – сказал Бестужев. – На
Всехсвятской, восемь сейчас работает судебный следователь, когда я уходил,
приехал Баланчук с офицерами, так что, не исключено, будут еще находки.
– Нет, но каков мерзавец! – сокрушенно промолвил
Ларионов. – И я сам, собственной волей взял его в помощники, хотя,
обозревая его прошлое, следовало загнать куда-нибудь в Туруханск тамошним
начальником пункта… Жалость одолела: как-никак не он первый придумал…
Отблагодарил, подлец… Полной мерою. Нужно теперь нам с вами сесть и крепенько
подумать, как свести негативные последствия к минимуму. Вы, надеюсь, поможете?
Ситуация щекотливейшая – иных причастных лиц мы категорически не можем не то
что арестовать, но даже допросить…
– Вы Олечку Серебрякову имеете в виду?
– Конечно. Я уже ничуть не сомневаюсь, что именно эта
стерва, цветик якобы лилейный и непорочный, и убила Струмилина по наущению
Рокицкого, но папенька Серебряков, доложу я вам, – фигура пресерьезнейшая.
Здесь ему вовсе не обязательно пускать в ход свое влияние – наймет психиатров,
светил, и они в два счета превратят ее в безвинную жертву наркотиков и
гипнотизма, совершенно недосягаемую для юстиции… С его капиталами станется… Что
это вы, Алексей Воинович, на потолке усмотрели? Так уставились…
– Вспомнил стихотворение, – сказал
Бестужев. – Стихи одного забавного юного студента…
Увы, растаяла свеча молодчиков каленых,
Что хаживали вполплеча в камзольчиках зеленых.
Что пересиливали срам и чумную заразу
И всевозможным господам прислуживали сразу…
Ларионов мягко сказал:
– Ротмистр, я отдаю должное вашему вкладу в
расследование, но не кажется ли вам, что для стихов время определенно
неподходящее?
– Как знать… – усмехнулся Бестужев. – Как
знать… Очень уж стихи подходят к случаю. Потому что это – о вас, Василий
Львович, вы, так уж получилось, прислуживали всевозможным господам… – Он
наклонился вперед, не сводя глаз с Ларионова. – Потому что не Рокицкий, а
вы за всем этим стояли, это вы – дьявол из Олечкиного полубреда… Это вы.
Знаете, я не сразу зацепился за одну из Олечкиных обмолвок. Сначала она
проговорилась, что этот ее дьявол, вынудивший убить Струмилина, – уже в
годах. В постели, несмотря на свои года, показал себя неплохо. Мне подумалось,
что это – не зацепка. Для безжалостных юных барышень не только вы, но и
Баланчук, и Рокицкий, и я – порой люди в годах, пожилые. Это еще не улика. Но
потом я вспомнил другую ее фразу. О том, что даже имя ее «дьявола» означает
«владыку». Вы, случайно, не помните, что означает по-гречески «Василий»,
происходящее от византийского титула «базилевс»? Правда не помните? Почему вы
молчите? Почему не возмущаетесь?
С поразительным хладнокровием Ларионов сказал:
– Полноте, кто же спорит с бредом сумасшедшего или
возмущается таковым?
– Это у вас не пройдет, – усмехнулся Бестужев.
– Как знать, милейший ротмистр, как знать. Светил
психиатрии у нас нет, но сумасшедший дом имеется. Чует мое сердце, вам бы не
мешало его навестить. – Ларионов улыбнулся. – Отличный метод вы мне
тут излагаете. Определение вины по имени подозреваемого. Василий, по вашей
теории, убийца… Михаил, надо полагать, контрабандист, а интересно, кто ж
Алексей-то будет в вашей интерпретации?
– Ну, не передергивайте, полковник, – поморщился
Бестужев. – Несолидно. Я понимаю, что вы защищены прекрасно, вы обрубили
часть концов, ведущих к вам, а те, что остались, чрезвычайно трудно будет
распутать… Но ведь «трудно» еще не означает, что невозможно вовсе?
Усмотрев резкое движение полковника, он отодвинулся, поднял
над столешницей руку с браунингом. От этого человека следовало ожидать всего.
Однако полковник Ларионов всего лишь тянулся за серебряным с
эмалью портсигаром. Сунув в рот папиросу, прошел к двери, спокойно повернул
ключ и, вернувшись к столу, с тем же поразительным самообладанием спросил:
– Интересно, на чем же ваша уверенность основана?
Надеюсь, не на одних излияниях кокаинистки Олечки?
– Ну, разумеется, нет, – сказал Бестужев, кладя
браунинг на колени.
– Уберите пистолетик, право. Это несерьезно.
– Простите, нет. Очень уж я вам не доверяю, полковник,
от вас, при вашем уме и хитрости, можно ожидать всего.
– Спасибо хоть, что признаете за мной эти качества…
Итак?
– Честно признаться, я почти до последнего момента
подозревал именно Рокицкого, – сказал Бестужев, – движимый
обывательскими побуждениями: уж если он в свое время создал фальшивую
типографию, чтобы получить за нее орденок, то, по этой логике, мог и заняться
ограблениями караванов с золотом. У него, как у вашего помощника, были нешуточные
возможности. Но Рокицкий не укладывался в версию. Его возможностей, по
размышлении, было все же мало. Главный должен был обладать гораздо большей
властью… Это время от времени прослеживалось. Например, Рокицкий был бы не в
состоянии самостоятельно изъять розыскной список на Мельникова так надежно, что
Инженера долгое время считали вовсе отсутствующим в стране. Ну, и кое-что
другое… Думаю, ни Ирина Аргамакова, ни другие люди не испугались бы так нашего
незадачливого Рокицкого. Нашли бы способ его нейтрализовать – хотя бы через
вас. Уж вы-то, любовник Аргамаковой, могли бы ее надежно защитить… Это вас они
все боялись – и те, кто точно знал, и те, кто только подозревал… Вы ведь,
полковник, мне подтвердили шитую белыми нитками версию о запоях Аргамакова… Вы
просили не заниматься Мельниковым, поскольку он якобы работает на охрану. Ах,
Василий Львович… Тут вы не продумали. Во-первых, волка вроде Мельникова ни за
что не сломали бы в далекой сибирской провинции, где на него нет и быть не
может материала. Во-вторых, будь он заагентурен, его не имело смысла
использовать здесь, секретных сотрудников такого полета вводят непременно в
нелегальные бомонды… Я понимаю: промахи были неизбежны. Невозможно избежать
логических противоречий, особенно когда строишь защиту на ходу, подлаживаясь к
непредсказуемым ходам противника. Знаете, как я его поймал? И вас тоже –
касаемо Енгалычева? Еще на приисках я им поднес разную ложь. Мельников считал,
что в ящиках у меня – ручные пулеметы, и его люди у меня их потребовали в поезде.
О мнимых пулеметах я сказал ему одному, хотя он и думал, что не только ему. А
Енгалычеву я поведал чистую правду – что в сумках будет не золото, а свинец. У
него не было никакого резона вешаться. А у «сообщников» – никакого резона ему
угрожать. Будь тут замешан именно он, всего-то навсего передал бы через
связного, что груз состоит из свинца, – и нападение преспокойно отложили
бы до лучших времен. Тут я вас подловил, не правда ли?
