— Со мной все в порядке, — успокоил Ральф Мак-Говерна. —
Просто соринка попала в глаз. Продолжай. Расскажи о своем друге.
— Да что теперь говорить… Он был гением, но за свою жизнь я
убедился, что в обществе полно гениев. Думаю, эта страна набита гениями,
мужчинами и женщинами настолько умными, что в их обществе чувствуешь себя
полным идиотом. Большинство из них работает учителями в безвестности маленьких
городков, потому что им это нравится. Уж Бобу Полхерсту такое положение вещей
определенно было по душе.
Он видел людей насквозь, и это пугало меня… Поначалу. Потом
я понял, что бояться не стоит, потому что Боб был добряком, однако при первом
знакомстве с ним я испытал страх. Да и позже у меня то и дело возникала мысль,
смотрит ли он на собеседника обыкновенными глазами или просвечивает насквозь,
как рентгеном.
В кафетерии женщина наклонилась, держа в руках бумажный
стаканчик с содовой. Малыш, улыбаясь, потянулся к нему и, обхватив обеими
ручонками, залпом выпил. Розовое свечение вернулось в мир, и теперь Ральф был
уверен, что не ошибся: мальчугана звали Патрик, а его мать не хотела идти
домой.
Ральф не знал, откуда ему это известно, но он все равно
знал.
— В прежние времена, — рассказывал между тем Мак-Говерн, —
если выходец из центрального Мэна не был гетеросексуален на сто процентов,
нужно было приложить немало усилий, чтобы не выдать себя и походить на
«нормальных» мужчин. Иного выбора просто не существовало, кроме одного — ездить
в Гринвич Виллидж <Район Нью-Йорка, населенный творческой
интеллигенцией.> и, надев берет, проводить субботние вечера в странных
джаз-клубах, где вместо аплодисментов щелкают пальцами. В те годы сама идея
«выйти из кладовой» казалась смешной. Для многих из нас кладовая оставалась
единственным укромным местом. Если только не хотелось, чтобы в темном месте
подвыпившие парни превратили тебя в отбивную, весь мир должен был быть
кладовой.
Пэт, допив содовую, швырнул стаканчик на землю. Мать
попросила его поднять стакан и выбросить в мусорный бачок — ребенок выполнил
задание вполне охотно. Затем женщина взяла сына за руку, и они медленно
направились к выходу из парка. Ральф с беспокойством наблюдал за ними, надеясь,
что тревоги и опасения женщины окажутся беспочвенными, но зная, что это не так.
— Когда я обратился за работой на историческое отделение
средней школы — это было в 1951 году, — я только что получил диплом в Любеке и
считал, что если устроюсь здесь без лишних вопросов, то смогу прижиться где
угодно.
Но Боб только взглянул на меня — черт, внутрь меня — своими
глазамирентгеном, и знание просто пришло к нему. Не был он и стеснительным.
«Если я решу предложить вам эту работу, а вы решите принять
мое предложение, могу ли я быть уверен, мистер Мак-Говерн, что не возникнет
никаких проблем в отношении ваших сексуальных предпочтений?»
Сексуальное предпочтение, Ральф! До этого дня я и мечтать не
мог услышать подобную фразу, но она так легко слетела у него с языка.
Поначалу я отнекивался, мол, понятия не имею, что именно он
имеет в виду, но все равно обиделся — так сказать, из общих принципов, — но
потом еще раз посмотрел на него и решил унять свой пыл. Возможно, в Любеке мне
и удалось провести некоторых людей, но только не Боба Полхерста здесь. Ему не
исполнилось еще и тридцати и едва ли он бывал южнее Киттери больше десяти раз
за свою жизнь, но он знал обо мне все, имевшее хоть какое-то значение, и на это
ему понадобилось всего двадцать минут личной беседы.
— "Никаких неприятностей, сэр", — сказал я кротко,
будто был барашком пастушки Мэри.
Мак-Говерн снова промокнул глаза платком, но Ральфу
показалось, что на этот раз жест был, скорее, театральным.
— За двадцать три года, прежде чем я стал преподавать в
Общественном колледже Дерри, Боб научил меня всему, что я знаю по истории и
шахматам.
Он был непревзойденным игроком… Думаю, Боб вполне мог бы
показать этому Фэю Чепину где раки зимуют. Лишь однажды я обыграл его, да и то
после того, как болезнь Альцгеймера уже вонзила в него свои когти. После того я
никогда больше не играл с ним.
Было и другое. Он помнил множество шуток и анекдотов.
Никогда не забывал дней рождения и памятных дат в жизни близких ему людей — он
не посылал открыток и не дарил подарков, но всегда умел так поздравить и
пожелать всего хорошего, что ни у кого не возникало сомнений в его искренности.
Боб опубликовал более шестидесяти статей на исторические темы, прежде всего о
Гражданской войне, на изучении которой он специализировался.
В 1967-1968 годах он написал книгу «Позднее тем же летом» —
о месяцах, последовавших после Геттисберга <Во время Гражданской войны в США
1 — 3 Июля 1863 г армия северян под Геттисбергом отразила наступление армии
южан, что создало перелом в войне в пользу северян.>. Десять лет назад он
позволил мне прочитать рукопись; по-моему, это лучшая книга о Гражданской
войне, которую я когда-либо читал, — единственная вещь, довольно близкая к ней
по мастерству, — роман Майкла Шаара «Карающий ангел». Однако Боб и слышать не
хотел о публикации. Когда я спросил его о причинах, он ответил, что я лучше других
должен их понимать.
Мак-Говерн замолчал, оглядевшись вокруг — зелено-золотые
проблески света в листве и темные пересечения теней на аллее то и дело
приходили в движение при малейшем дуновении ветерка.
— Он говорил, что боится выставлять себя напоказ.
— Я понимаю, — кивнул Ральф.
— Возможно, вот что лучше всего характеризовало его: он
любил разгадывать кроссворды в «Санди Нью-Йорк таймс». Однажды я высмеял его,
обвинив в гордыне. Улыбнувшись в ответ, он сказал: «Между гордыней и оптимизмом
огромная разница, Билл, — я оптимист, и в этом все отличие».
В общем, ты уловил суть. Добрый человек, отличный учитель,
великолепный, искрометный ум. Его специализацией была Гражданская война, а
теперь он и понятия не имеет, что это вообще такое. Черт, он даже не знает
своего имени, и очень скоро — чем раньше, тем лучше — умрет, даже не
догадываясь о том, что жил.
Мужчина средних лет в футболке с эмблемой университета штата
Мэн и обтрепанных джинсах, шаркая, пересек игровую площадку, под мышкой у него
был зажат мятый бумажный пакет. Он остановился возле кафетерия, намереваясь
порыться в мусорном бачке, по-видимому, в поисках пустых бутылок. Когда бродяга
наклонился, Ральф увидел темно-зеленый «конверт», окружающий его, и более
светлую «веревочку», вырастающую из короны вокруг головы. Внезапно Ральф
почувствовал себя слишком усталым, чтобы закрывать глаза, слишком измученным,
чтобы усилием воли прогнать видение.
Он повернулся к Мак-Говерну и проговорил:
— Начиная с прошлого месяца я вижу вещи, которые…
