Посоображав секунд пять, Пинько привычно сгреб деньги со стола и засунул их во внутренний карман. Он не был таким основательным человеком, как майор Чередняк, и поэтому не думал о серьезных и важных вещах, таких, как семья или, например, высшее образование для дочки.
Своих детей у него не было, а девятнадцатилетняя дочка Чередняка, которая однажды пришла к папаше попросить за своего сокурсника, отличившегося в области пьяных правонарушений, через пятнадцать минут уже лежала на столе в кабинете Пинько. Ее гладкие ноги были широко раскинуты, и она жадно дышала, стараясь не пропустить ни одного из энергичных толчков папашиного подчиненного, которому он поручил разобраться в этом элементарном деле.
Так что теперь, когда майор Чередняк в очередной раз обманывал капитана Пинько, недодавая тому предназначенные неподкупным стражам закона деньги, Пинько ухмылялся и думал:
«Да задавись ты, пидар! Зато я твоей дочке засадил по самые гланды. И еще засажу. Ей только это и нужно.»
Удовлетворение от этой простой, но гениальной, как все простое, мысли перекрывало досаду и жадность, просыпавшиеся в капитане, и они умиротворенно засыпали до следующего раза.
А этих пятисот баксов вполне хватит на харрошую пьянку с приятелями и бабами.
Какие еще могут быть радости в жизни?
Вот именно.
Пинько стоял лицом к решетке, рассекавшей длинный тюремный коридор, и, глядя в его безрадостную мертвую даль, ждал.
Наконец из-за поворота показался заложивший руки за спину зэк, которого сопровождал приземистый пожилой вертухай.
Пинько с интересом смотрел на приближавшегося Знахаря и пытался разглядеть в нем то особенное, что должно было бы даже внешне выделять вора в законе, да еще и завалившего генерала ФСБ.
Но ничего такого Пинько не разглядел, разве что черная шелковая повязка, перечеркивавшая лицо Знахаря, выглядела необычно и как-то даже романтично, делая его похожим на пирата из книжки.
Ростом Знахарь был чуть выше среднего, крепкий, подтянутый, в общем – нормальный молодой мужчина спортивного телосложения. Коротко, но не под машинку, стриженные светлые волосы, твердое лицо – такие лица бабам нравятся, – спокойный взгляд единственного темно-серого правого глаза, морщинки между бровей и по углам рта. Такие морщинки появляются от долгих размышлений и от привычки сдерживать эмоции и переживания. Походка – свободная и неторопливая, будто он вовсе и не по коридору тюрьмы идет, а по Садовой прогуливается.
Подойдя к решетке, Знахарь равнодушно взглянул на Пинько и без понуканий повернулся лицом к стене. Вертухай с лязгом и шумом, гремя ключами на большом кольце из толстой проволоки, отпер замок, распахнул решетчатую дверь и шагнул в сторону. От вертухая несло перегаром, но держался он профессионально ровно и устойчиво.
«Мастерство не пропьешь», – подумал Пинько и, открыв потрепанный бювар, с которым обычно ходил по служебным делам, молча показал вертухаю бумаги. Тот сделал вид, что читает их, потом так же молча кивнул и сделал знак Знахарю.
Тот взглянул на сопровождающего, потом на Пинько и перешел по другую сторону решетки.
– Пошли, – коротко бросил Пинько и пропустил Знахаря вперед.
Кабинет или, точнее сказать, камера, предназначенная для бесед господ заключенных с адвокатами, следователями и прочими посетителями, выглядела, как все подобные помещения.
Стены были выкрашены в отвратительный тоскливый цвет, которому даже названия не было, посередине – голый стол, а по бокам – два стула.
И все это было привинчено к полу.
Больше – ничего.
Войдя в камеру, Пинько молча указал Знахарю на один из стульев, а сам уселся напротив. Устроившись на стульях, мужчины посмотрели друг на друга, и, увидев в глазах капитана знакомый прозрачный голубоватый налет, Знахарь усмехнулся.
Капитан расценил его усмешку по-своему и спросил:
– Что, думаешь, сейчас начальник колоть тебя начнет? Дело шить? Не дождешься. Больше мне делать нечего.
– А я ничего не думаю. Я сижу. А думать – это вам надо, – привычно и равнодушно парировал Знахарь.
– Ишь ты, умный какой, – так же привычно и равнодушно отзвался Пинько.
Посмотрев на Знахаря с таким выражением, будто сомневался, стоит ли вообще говорить, зачем пришел, Пинько увидел, что этот отработанный годами взгляд, который обычно выводит зэков из равновесия и заставляет их отвечать нетерпеливым взглядом «ну, давай, давай, говори, не томи, чего мучаешь», не произвел на Знахаря никакого впечатления.
Недовольно хмыкнув, Пинько вынул из кармана небольшой, размером с визитку, конвертик, тщательно заклеенный со всех сторон, который вдобавок был перекрещен скотчем.
Держа его в руках, он многозначительно посмотрел на Знахаря, теперь уже без особой надежды ожидая увидеть взгляд собаки, которая следит за куском сахара и инстинктивно поворачивает голову вслед за движениями руки, держащей этот вожделенный кусок.
Знахарь усмехнулся и спросил:
– Ну, ты чего ждешь-то? Что я сейчас тут тебе служить буду? Может, сплясать тебе или песенку спеть? Это я могу. Только как бы тебе от моих песенок худо не стало. Голос у меня плохой. Понимаешь? Слуха нет.
Пинько с недовольной миной пустил письмо по столу прямо к рукам Знахаря, потом достал сигареты и зажигалку. Закурив, он откинулся на жесткую спинку стула и, демонстративно изображая, что ему совсем неинтересно, что там, в маляве этой, написано, стал оглядываться, хотя знал, что ничего, ну ничегошеньки нового он тут не увидит.
А Знахарь тем временем не торопясь, аккуратно отодрал ногтями скотч, отслоил приклеенный поверх складок письма кусочек бумаги, служивший контролькой, и, развернув сложенный во много раз лист четвертого формата, начал читать текст, распечатанный на компьютере.
«Это сделала я. Острый, Ермак и прочие хотели убрать тебя в тот же день. В „Крестах“ то же самое, но меньше возможностей. Не спи. Берегись Пекаря. Жди меня. Я сделаю ВСЕ. Ты нужен мне живой. Скучаю по твоему…»
Вместо подписи красовался неумелый рисунок, изображавший фигурку, летящую вниз головой с моста. От ног фигурки к мосту тянулись линии, которые, судя по всему, должны были изображать резинки.
«Понятно», – подумал Знахарь и, прочитав письмо еще раз, взял со стола зажигалку и поджег его.
Пинько дернулся было, но, натолкнувшись на тяжелый взгляд Знахаря, снова откинулся на железную спинку стула.
Привычка совать нос везде в надежде найти информацию, которую можно было бы использовать с выгодой для себя, стала его второй натурой, и, пока Знахарь читал, Пинько думал о том, что хорошо бы узнать, о чем там, в письме этом, написано. У него даже не возникало мысли о том, что от иной информации за версту пахнет смертью.
Вообще капитану Пинько очень везло.
