— Сейчас объясню. Трех авторитетов завалили в один день. А на следующий день грохнули пахана ижменской зоны Железного.
У меня отвисла челюсть. А непростой парень Паук продолжал:
— Ты, когда по тайге шел, не встречал там случайно человечка одного?
— Таксиста! — вырвалось у меня.
— Точно, Таксиста. Ну, я так думаю, что после встречи с тобой Таксиста уже больше никто не видел, и не увидит.
Я кивнул и приложился к стакану с пивом.
— А кому нужно было Железного валить? А тому это было нужно, кто боялся, что Железный расскажет, как этот кто-то ему Знахаря заказал.
— Стилет!
— Опять в точку.
— Но ведь он же послал маляву, чтобы меня не трогать!
— А кто ему мешал еще одну маляву вдогонку отправить? — резонно спросил Паук.
И перед моим внутренним взором с полной ясностью высветилась схема: Стилет — Железный — Таксист. Все, как в первом классе. И я бы, конечно, сам допер до этого в шесть секунд, но просто до сегодняшнего дня не знал, что в Ижме грохнули Железного. И, главное, падла Стилет перед людьми сделал честный вид, дескать, доверяет он хорошему парню Знахарю!
Да уж, информация — действительно самый дорогой товар.
И теперь мне понятно, почему Стилет вчера так нервничал. Он просто боялся, что ему будет выставлена предъява. Пусть бездоказательная, но все равно очень серьезная и очень для него неприятная. А теперь он действительно приговорен. Ну что ж, туда ему и дорога.
Паук позырил по сторонам и извиняющимся голосом спросил:
— Знахарь, а у тебя нету ли какой-нибудь безалкогольной водички типа «Боржоми»?
Я посмотрел на него и с удивлением увидел, что передо мной опять сидит стеснительный скромняга-посыльный.
Ай да Дядя Паша! Хороших себе ребят подбирает, молодец.
Я встал и достал из холодильника бутылку «Ессентуки № 17».
Показав ее Пауку, я спросил:
— Пойдет?
Он опять замахал руками:
— Конечно, конечно, отлично!
Я засмеялся, отдал ему бутылку и снова сел на диван.
Он налил себе водички, выпил ее и, вытерев рот белоснежным платком, сказал:
— А еще я тебе скажу вот что. То, что Стилет старый, — это ерунда. Если человек старый, он все равно может еще долго прожить. А вот если человек гнилой, то как раз от этого-то жизнь и укорачивается. Как думаешь, Знахарь?
Я все понял и дипломатично, но твердо ответил:
— Да, Паук, я думаю, что гнилое дерево долго не простоит.
— Так Дяде Паше и передать?
— Так и передай.
Паук встал и, пожав мне руку, вышел, не оборачиваясь.
А я сел на диван и стал думать.
Получалось не очень, но все равно я понял, что раз Стилету — кирдык и раз с этим идут ко мне, то, значит, мой вес начинает расти. И это было приятно.
Я вылил остатки пива в стакан, и в это время зазвонил телефон.
Сняв трубку, я сказал:
— Алло!
— Знахарь, это я, Стержень.
— А, здорово, Стержень, как дела?
— Дела у прокурора, у меня — делишки. Слышь, Знахарь, нам бы встретиться как-нибудь, у тебя сегодня время найдется?
— Что там, опять что-нибудь от Стилета?
— Да нет, — он замялся, — у меня к тебе личный вопрос есть.
— Заходи в три часа, — ответил я и повесил трубку, прекратив разговор.
Ну, блин, это уже было я не знаю что.
Я готов был поспорить на что угодно, что разговор пойдет о Стилете и что для Стилета в этом разговоре ничего приятного не будет. Его, можно сказать, уже не было. Все, кончился Стилет. Ну что ж, туда ему и дорога.
А Стержень хочет заручиться моей поддержкой, потому что в перспективе видел во мне нового хозяина.
Только вот нужен ли мне Стержень?
Не знаю, не знаю…
Глава 3 «БОЖИЙ» ЧЕЛОВЕК
Комната, в которой Алеша жил вот уже третий месяц, была погружена в предрассветный полумрак. Открыв глаза, он увидел отчетливо вырезанный прямоугольник окна, который был похож на негатив, запечатлевший совершенно неподвижные черные ветки березы на фоне серого ночного чухонского неба. Будильник со светящимся циферблатом показывал половину пятого.
В последнее время Алеша просыпался рано и, уже зная, что до подъема делать ему все равно нечего, обычно просто лежал, уставив широко раскрытые глаза в темный потолок и вспоминая события, так неожиданно и странно повернувшие его жизнь.
Когда выскочившие из вертолета солдаты схватили его и Алену и поволокли в гремящее брюхо железного головастика, Алеша перестал понимать, что происходит, и дальнейшие события, вплоть до прибытия на эту таинственную базу, вспоминались ему, как непонятный и страшный сон.
Чужие запахи, ошеломившие его в проклепанном чреве летающего чудовища, оглушающий грохот двигателя, сильные, жесткие и равнодушные руки, крепко и умело, хотя и без злобы, державшие его и не дававшие сделать ни малейшего движения, затем огромное бетонное поле военного аэродрома, жесткое металлическое кресло в просторном брюхе транспортного самолета, потом несколько часов пугающего и волнующего полета в неизвестном направлении, затем снова вертолет и, наконец, посадка внутри какого-то большого двора, замкнутого высокой оградой, — все это смешалось в голове восемнадцатилетнего юноши, не знавшего прежде ничего, кроме тайги и молитв.
В первый день своего заточения, которое, впрочем, не было ни унизительным, ни угрожающим, он пытался молиться, призывая Господа обратить на него свой милостивый взор и вразумить, объяснить, рассказать ему, что же все-таки происходит и кто эти непонятные люди, которые, подобно бессловесным и безжалостным посланникам Князя Тьмы, увлекли его и Алену в неизвестные и недобрые дали.
Однако тот, к кому Алеша обращался с надеждой и верой в помощь, был, судя по всему, сильно занят более важными делами или, что тоже не исключалось, отлично знал об испытаниях, выпавших на долю молодого дикаря, и теперь строго и ревниво следил за тем, как Алеша выдержит этот суровый экзамен. Во всяком случае ответа Алеша не получил и знаков, подсказавших бы ему, что происходит и как себя вести, — тоже. Так что он был вынужден сам находить в себе ответы на все вопросы и сам принимать решения и выполнять их.
Все, что происходило, чудовищным образом отличалось от простой, размеренной и надежной череды незамысловатых событий, которой была прежняя жизнь Алеши. Все, к чему он привык за свою пока еще короткую жизнь, было сметено одним лишь движением непроницаемой для взгляда смертного завесы, за которой скрывалась истинная суть происходящих в мире вещей. Восемнадцать лет безмятежного существования в поселении староверов превратились в пыль и были унесены сквозняком, ворвавшимся в приоткрывшуюся дверь, за которой другие люди творили свои непонятные дела, чужой и враждебный смысл которых был скрыт от него.
