– А доктора звали, что доктор-то говорит?
– Что доктор? – Федор с ненавистью махнул
рукой. – Ничем тут доктор не поможет.
– Она в сознании?
– В сознании, только ноги отнялись и слабая
очень, – неохотно сообщил Федор.
– Так ты вот что. Кто за ней ходит-то?
– Агафья как ходила, так и ходит, – обиделся
Федор.
– Ты передай: пусть скажет Анне Евлампиевне, что
вернулся, мол Борис Андреич из «Дубовой рощи». Что очень важные известия
привез. Не перепутайте там ничего.
Федор ушел, а Борис поднялся по лестнице и присел в
гостиной. Когда он проходил мимо двери, ведущей на половину Софьи Павловны, ему
показалось, что штора на дверях шевельнулась. Он спохватился, что не успел
спросить Федора, здесь ли находится Софи, и хотел было уже без доклада
отправиться на ее половину, но тут вернулся Федор и сказал, что просят.
Княгиня Анна Евлампиевна была плоха, это Борис понял сразу.
Но, предупрежденный Федором, он успел входя сделать то глупо-радостное
выражение лица, которое появляется у всякого здорового человека при входе к
тяжелобольному. Однако приветствовала она его хоть и вполголоса, но твердо, и
взгляд был ясный. Княгиня полулежала на кровати, обложившись подушками, на
голове у нее был чепец с оборочками, что придавало ей такой уютный вид. Борис
приложился губами к сухой, но все еще сильной старушечьей руке.
– Здравствуй, батюшка Борис Андреич, вот и довелось
свидеться на этом свете. Бога молила я, чтобы живой ты вернулся из рейда да
здоровый. Вот Вадим-то Александрыч не выжил, а жаль – хороший был человек.
– Геройски он погиб, в бою, – вставил Борис.
– Я от него другого и не ожидала. Да ладно, будет
время, ты потом расскажешь. А сейчас надо дела все решить – мне, брат, время
дорого. Да ты глаза-то не отводи, – рассердилась старуха, почувствовав,
что Борис смутился. – Всякому в жизни свой срок положен, мне смерти
бояться нечего – вовремя она за мной придет. Это молодым умирать глупо и
страшно, а я-то, дай Господи, в свое удовольствие пожила.
– Может, поправитесь, – фальшиво улыбаясь, сказал
Борис.
– И, батюшка! Не трать ты время понапрасну на утешения.
Почему это все думают, что как только человек заболел, так у него и ум отказал?
Я ведь, друг мой, обезножела, а не обезголовела. Глаза да уши при мне пока, так
что давай рассказывай про свои приключения.
– Большая радость у меня, – начал Борис обычным
голосом, облегченно вздохнув, – сестру нашел совершенно случайно. С трудом
вывез от красных. – Борис промолчал о том, что не он спасал Варю, а она
его.
– Это хорошая новость, – обрадовалась Анна
Евлампиевна, – в следующий раз ко мне ее приведи, посмотреть хочу. А
теперь скажи – был ты в «Дубовой роще»?
– Был. – Борис помолчал, собираясь с
мыслями. – Видел управляющего вашего, Борисоглебского.
Борис сел на низенькую скамеечку у кровати и вполголоса
рассказал княгине про разграбленное имение, про то, как управляющий показал ему
картину, про второй свой приезд в имение, про смерть Борисоглебского и про то,
как он убил батьку Чижа и отобрал у него бесценную картину.
– Вот, значит, как, – нахмурилась княгиня. – Ну
что ж, земля пусть будет пухом Степану Алексеичу, скоро с ним свидимся, сама за
все спасибо скажу.
Борис расстегнул френч и достал картину, обернутую
холстиной.
– Вот она какая. – Старуха благоговейно развернула
грязный холст и разглядывала картину. – Спасибо тебе, Господи, что дал еще
раз поглядеть на такую красоту перед смертью.
– Возьмите ее, Анна Евлампиевна. Довез я ее и сдаю вам
в целости и сохранности.
Старуха посмотрела на Бориса очень серьезно.
– На что мне она теперь? – молвила она тихо и
печально. – Раньше в имении висела, глаз радовала. Потом, думаю, вывезу ее
за границу и отпишу музею какому-нибудь, Лувру, что ли. Пускай, думаю, люди
приходят, радуются, на такую красоту глядючи. А теперь – куда я поеду
калекой-то. Да и знаю – недолго мне осталось. И правду тебе скажу, как на духу,
не хотела и уезжать-то. Бывала я в молодости по заграницам, а только ничего там
хорошего нету, и помирать нам, русским, нужно здесь, в России.
– Какая она теперь будет, Россия-то? – угрюмо
пробормотал Борис.
– Верно говоришь. Вот, казалось бы, все русские – и мы
с тобой, и мужики эти самые, которые имение грабили, а по сути сказать – что у
нас с ними общего? Речи разные – мы даже когда не по-французски говорили, а
по-русски, и то простой мужик таких слов не знает, он все больше по матушке
выражается… Песни у нас с ними разные, обычаи разные, весь уклад жизни не
такой. Мы господа, а они – мужики, и никогда друг друга нам не понять…
Литература наша… Разве Пушкин да Гоголь для них писали? – Княгиня внезапно
замолчала, приложив руку к груди.
– Я позову кого-нибудь! – вскочил Борис.
– Не нужно. Подай мне микстуру вон, на столике… Ну вот
что, – начала она, выпив воды и отдышавшись, – мне долго
разговаривать некогда. Так что слушай внимательно и не перебивай. Картину эту
отдаю я тебе. – Она нетерпеливо махнула рукой на Бориса, сделавшего
возмущенный жест. – Сиди, слушай, потом спорить будешь. Так вот, отдаю
тебе картину с одним условием: чтобы ты ее там, за границей, продал, а деньги
пустил на добрые дела. И не генералам на их амбиции, а обычным людям в помощь,
как вот ты, например, добрым да порядочным, которые честно воевали и будут
потом на чужбине скитаться, больные да нищие. Чует мое сердце, хлебнут они еще
горя.
– Да я, Анна Евлампиевна, и за границу-то пока не
собираюсь.
– Рано или поздно все там будете, кто выживет, –
вздохнула княгиня.
Взгляд ее устремился вдаль, и Борис вдруг уверовал, что и
правда перед смертью видит она то, что случится вскоре с ними всеми и со всей
Россией.
– А еще помогать будешь тем беженцам, кого через всю
Россию гнали красные да махновцы, у кого последнее отняли, только жизнь
случайно оставили. Вот я, столбовая дворянка, княгиня, богатство наше не мной
нажито. Много поколений родни так жили. Все приличные люди – не промотали, в
карты не проигрывались… Сохранили, значит, для мужичка… – горько
проговорила княгиня. – А твой отец, насколько я знаю, всю жизнь работал,
собственным трудом положения достиг, профессором стал…
– В технологическом институте, – подсказал Борис.
– И что было-то у вас, какое такое богатство? –
продолжала княгиня. – Квартира да что на себе. Драгоценностей-то у матери
много ли?
– Что было – два колечка да брошка бриллиантовая – все
еще в восемнадцатом проели, – угрюмо пробормотал Борис.
– Вот, а по их, по-мужицкому, получается, что буржуи
вы, кровь из народа сосали, – зло выговорила княгиня.
– Анна Евлампиевна, вы откуда такие слова
знаете? – поразился Борис.
