Борис оценил позицию. Теперь уже не удастся убежать
внезапно. «Хорек» сразу же станет стрелять, а у Саенко винтовка за спиной, пока
он ее достанет. Тут из-за поворота показались еще трое красноармейцев. Борис
встретился глазами с Саенко и едва заметно покачал головой.
– Ну, как хотите, – отступил Саенко, – я вон
у тех товарищей огоньку спрошу.
Пожилой, которому хотелось курить, а табака своего не было,
все раздражение из-за поведения своего напарника перенес на Бориса, ругал всю
дорогу белую сволочь и обещал, что вскорости сметут их всех с лица земли, как
нечисть поганую. Дошли до старого депо. Это было довольно-таки большое здание с
железными воротами, возле которых толпились женщины. Красноармеец у входа вяло
отгонял их, устав уже ругаться. Женщины не уходили, пытались вступить с
красноармейцем в разговор, слышались крики и плач детей, которых матери привели
с собой.
– Расступись! – заорал «хорек» и постучал в
ворота.
Когда ворота приоткрылись, поднялся жуткий крик и визг.
Женщины лезли ближе, пытались заглянуть внутрь, выкрикивали имена мужей и
сыновей.
– Борис! – послышалось вдалеке.
Борис споткнулся и встал на месте.
«Нельзя оглядываться, – внушал он себе, – заметят,
узнают, будет только хуже…»
«Хорек» толкнул его в спину прикладом винтовки да еще пнул
ногой, и перед тем как железные створки ворот захлопнулись, Борис все же
оглянулся на голос. Она стояла там, среди женщин, такая одинокая и беззащитная.
Светлые волосы разметались по плечам. Она прижала руки к сердцу и тяжело
дышала. Видно, бежала всю дорогу от ЧК до депо, чтобы успеть раньше. Слезы
текли не переставая, оставляя на запыленных щеках светлые дорожки.
– Боря, Боренька, – прошептала она, но Борис
услышал.
Помещение, носившее в городе название депо, являлось на
самом деле огромным каменным сараем, пол был твердый, возможно, тоже каменный.
О том, что раньше это помещение действительно имело отношение к паровозам, говорили
остатки рельсов, что лежали на полу, Борис больно ударился о них коленом,
пролетев от толчка похожего на хорька конвоира. Вскочив на ноги, он огляделся.
Его окружали высокие серые стены без окон. То есть окна в здании когда-то
имелись, только сейчас они были наглухо заложены кирпичом. Свет попадал в
помещение сквозь дыры в крыше. Очевидно, приспособив старое здание под тюрьму,
красные озаботились только забить окна и починить ворота, чтобы
контрреволюционные элементы не удрали, остальное их мало волновало.
Помещение было поделено на две неравные половины. Возле
ворот образовалось пустое пространство, и чуть справа сидели несколько
красноармейцев, а рядом стоял пулемет, направленный в глубь депо.
Красноармейцами распоряжался матрос в кожанке.
– Чего стал? – рявкнул он на Бориса. –
Проходи, не задерживай.
Вся дальняя и большая половина помещения была заполнена
людьми, преимущественно мужчинами, но попадались и женщины – простоволосые и в
платках. Одна старуха сидела в стороне, бормотала про себя молитвы и часто
кланялась, касаясь лбом пола. Борис пытался найти свободное место у стены, но
везде сидели и лежали люди прямо на холодном полу. Он наступил на чью-то руку,
его обругали, потом человек сел, зевнул и подвинулся.
– Здравия желаю, ваше благородие! – протянул он,
вглядевшись в Бориса. – Присаживайтесь, гостем будете.
«Как это он в полутьме разглядел, что я из
благородных, – думал Борис, усаживаясь на грязном полу, – очевидно, и
впрямь что-то в лице у меня есть, если мальчишка этот, подлец малолетний, сразу
определил, что я офицер, да и Черкиз с первого взгляда понял. И ведь что
интересно: офицер-то я офицер, но не кадровый, так что ни выправки у меня
военной, ни еще каких отличий… Значит, что-то в лице есть, раз даже в таком
виде, как сейчас – грязный я весь, воняет от меня после ночевки в сарае
помойкой, – а все равно благородием называют…»
От пыли и запаха потных тел Борис закашлялся.
– Вода есть тут? – спросил он соседа, рябого
мужика в поддевке.
– Эвон, размечтался! – хмыкнул тот. – Воды
ему подавай! Может, еще пожрать прикажешь? Сала, колбаски… Не бойсь, ваше
благородие, отощать не успеешь, потому проживешь ты в этом депо от силы два
дня.
– Откуда точность такая? – усомнился Борис.
– А вот сам посуди: расстреливать они возят отсюда
ночью, перед рассветом. Грузовик у них один, и помещается в нем… ну, если
поплотнее набить, так от силы человек двадцать. А здесь нас… ну, с полсотни
наберется, а то и побольше.
– И никто отсюда не выходит?
– Ну, если бабу какую они себе высмотрят. Так что, не
сомневайся, скоро и ты поедешь…
– В Ольховую Балку, – докончил Борис.
– Вот и сам все знаешь, – согласился сосед. –
Один раз в ночь они рейс делают, на рассвете, потому что если раньше – то темно
очень, боятся, что разбежимся мы. А если позже, то бабы рано-рано перед воротами
дежурить начинают, надеются, глупые, своих увидеть да еды передать.
– Черт знает что! – вздохнул Борис и сел, уткнув
голову в колени.
Глава 10
«Сохраняется необходимость повышения бдительности,
решительного пресечения всех контрреволюционных вылазок меньшевиков, эсеров и
др.».
В. Ленин. Известия ЦК РКП(б), 191
Начальник специального отдела ЧК Особого краснознаменного
красноармейского отряда имени знаменитого некогда анархиста Михаила Бакунина,
которого бойцы отряда по серости считали героем Гражданской войны, Сергей
Черкиз вернулся домой поздно вечером. Стоял он на квартире в бедном доме на
окраине городка, так как не позволял себе никаких привилегий. Хозяин домика,
сапожник, исчез куда-то еще в восемнадцатом, и теперь оставалась в доме только
одна старуха, которая тихо доживала на своей половине, мало общаясь с внешним
миром по причине глухоты.
Автомобиль, что привез Черкиза, уехал, нещадно дымя и
оглашая ночной город шумом мотора. В окнах домика было темно, чему Черкиз
неприятно удивился – он привык, что Варвара всегда поджидала его с ужином,
никогда не ложилась, как бы поздно он ни пришел. Проходя под окном, он
недовольно в него стукнул: просыпайся, мол, – но ответа не услышал.
Обиделась и теперь сидит в темноте? Он вспомнил, как выставил ее сегодня за
дверь. Грубо сказал, но справедливо. Что это за манера – являться к нему на
службу, соваться в кабинет не спросясь. Никакой дисциплины! Еду она, видите ли,
принесла, мещанство какое!
Он стукнул в дверь, но она легко отворилась – была не
заперта. Это его обозлило – ночью не запирает двери, да что она, право, как
ребенок малый! Все же в городе неспокойно, много контрреволюционных элементов,
да и просто бандиты. В темноте он налетел на ведро, оно покатилось, гремя, Черкиз
чертыхнулся и крикнул:
– Варвара! Лампу зажги!
Из комнаты послышались звуки, которые говорили о присутствии
там человека, и Черкиз успокоился. Все в порядке, она здесь, просто заснула.
Сегодня ему не хотелось ссориться, хотелось провести тихий, спокойный вечер. Он
не успел даже удивиться такому своему абсолютно мещанскому желанию, как на
пороге появилась Варя с керосиновой лампой в руках. Она молча поставила лампу
на стол и отошла к окну.
