Сухопарый англичанин, коверкая русские слова, объяснил, что
здесь, на острове Принкипе, русским придется пройти карантин. Пассажиры
«Новороссии» громко возмущались, господин в сером пальто деловито записывал эти
проявления недовольства, англичанин спокойно ждал. Наконец судно
пришвартовалось, и русские, еще немного повозмущавшись, начали перебираться на
берег.
На пустом скалистом берегу прибывших встречали
многочисленные шелудивые собаки, безосновательно рассчитывавшие на подачку,
двое-трое оборванцев неизвестной национальности и турецкий полицейский с
выражением брезгливой печали на смуглом одутловатом лице.
Русских направили к двум дощатым баракам, где была устроена
баня. Одежду у них отобрали и пропарили в вошебойке, после которой
вернули, – жесткую, выцветшую, покоробленную. Особенно пострадала обувь.
– Как со скотом… С нами обращаются как со
скотом… – бубнил, с трудом натягивая сапоги немолодой штабс-капитан.
Филер, еще в исподнем, но уже с записной книжкой, поспешно
записал его слова.
Дружные чеченцы расстелили на пустыре возле барака вытертые
коврики, сотворили намаз. Потом они развели костер и снова стали жарить свои
бесконечные шашлыки.
Борис огляделся, и его охватила тоска. Пустой каменистый
остров, добела выжженный безжалостным южным солнцем, просоленный морским
бессонным ветром, показался ему преддверием ада.
К Борису подошел широкоплечий сутулый офицер-корниловец с
каким-то странным, словно ищущим взглядом. Борис под влиянием нахлынувшей на
него тоски сказал этому незнакомому человеку:
– Неласково встречает нас чужбина.
Офицер, почему-то оживившись, ответил:
– Мы от нее другого и не ждали. Затем сухим и деловым
тоном он продолжил:
– В десять часов вон на той горке в лесу. – Он
указал рукой на невысокую горушку в глубине острова, поросшую мелкими
широкопалыми сосенками.
Борис удивился, но не подал виду. Корниловец сухо кивнул и
отошел, направляясь к группе негромко переговаривающихся артиллеристов.
«Что же, – подумал Борис, – я случайно произнес
условную фразу, пароль, и корниловец, наверное, участник какого-нибудь тайного
общества, посчитал меня за своего. Нужно было сразу сказать ему, что произошла
ошибка».
Однако вечером он пошел в указанное место – это сулило хоть
какое-то развлечение. Альтернативой было лишь посещение грязного ресторанчика
на берегу моря, где, несмотря на близость воды, белой пылью пропиталось все:
столы, стулья, стены и сам хозяин – унылый грек. Даже волны, накатывающие на
берег, казались пыльными.
Стемнело. Борис подошел к чахлому сосновому лесочку. Тропа
пошла в гору. Из темноты выдвинулся вдруг человек, лица которого Борис не
разглядел, и вполголоса произнес:
– Неласково встречает нас чужбина.
Борис вспомнил утренний обмен репликами с
офицером-корниловцем и наудачу ответил:
– Мы от нее другого и не ждали.
Невидимый человек отступил, давая Борису дорогу.
Тропа понемногу становилась круче. Вскоре Борис поднялся на
поляну. Здесь собралось уже довольно много людей. Темнота не позволяла
хорошенько их рассмотреть, но видно было, что все они одеты в офицерскую форму.
Все стояли молча, слышно было только шумное дыхание
множества мужчин. Вдруг по толпе прошло небольшое колыхание, она слегка
расступилась, и открылось пространство в середине. Бориса довольно ощутимо
толкнули в бок, он оглянулся сердито, но увидел только одинаковые в темноте
лица с провалами глаз. Раздался свист, и одновременно вспыхнули факелы, которые
оказались чуть ли не у каждого второго участника собрания. От факелов шел жар и
тяжелый смолистый запах, в их неровном мерцающем свете Борису показалось, что он
очутился глубоко в прошлом. Этому способствовали дикая природа, море, шумящее
внизу, а главное – окружающие его лица.
«Экое театральное действо!» – усмехнулся он про себя и
постарался стряхнуть наваждение.
В толпе опять возникло какое-то движение, и на середину
открытого пространства вышел человек невысокого роста, худой и какой-то
неправильный. Голова у него клонилась вбок, левая рука казалась короче правой,
но, поскольку он все время жестикулировал и ни минуту не складывал руки вместе,
проверить, так ли это на самом деле, не представлялось возможным. С ногами дело
обстояло точно так же: человек, произнося свою речь, беспрестанно притопывал,
выставлял вперед то одну ногу, то другую, наклонялся то влево, то вправо и даже
бегал бы по кругу, если бы свободное пространство не было так невелико. Борис с
любопытством присматривался к этому комичному человечку, а потом решил, что
странное впечатление возникает от неверного света факелов, которые высоко
держали стоящие слева и справа от оратора два молодых офицера в черной
корниловской форме с изображением черепа на рукаве.
– Братья! – начал оратор неожиданно красивым
баритоном.
Борис отметил про себя, что только такое обращение и было
уместно в данном случае: не господа, не граждане, а именно братья.
– Братья мои! – голос выступавшего звучал
негромко, но слышен был всем присутствующим очень отчетливо. – Мы
собрались сегодня здесь, в этом пустынном, Богом забытом углу, потому что
больше нам быть негде. Нас предали и продали, нас лишили Родины, лишили свободы.
Тех, кто проливал кровь на ледяных просторах России, кто только чудом не погиб
в борьбе с большевиками, махновцами, и остальной сволочью, – нас, раненых
не один раз, голодных и нищих, везли на судах, как скот, и заперли здесь, на
этом острове, как каторжников!
Толпа слушала молча, но в молчании этом Борис безошибочно
уловил согласие. Слова падали в толпу, и люди впитывали их мгновенно, как сухая
земля впитывает капли живительной влаги.
– За какие же преступления нас держат здесь как в
тюрьме? – продолжал оратор. – За то, что не полегли в степях Украины,
за то, что не перешли на сторону красных и не сделались предателями? За то, что
сумели выбраться из Новороссийска, невзирая на подлость генералов, которые
бросили армию на произвол судьбы? За то, что доверились Деникину и иже с ним?
Толпа глухо заворчала, и Борис готов был присоединиться к
этому ропоту – уж слишком сильны были воспоминания о том, как его чуть не
утопили в Новороссийской бухте.
– В чем мы виноваты? – теперь голос плыл над
темным островом, и сами горы, казалось, внимательно прислушивались. – В
том, что воевали на фронте, а не грабили и не воровали вагонами, как генералы?
В том, что допустили, чтобы русскую армию испоганили иноверцами, наводнили
всякой шушерой? В том, что не имеем нисколько денег и даже чистой смены белья?
По толпе снова пробежал глухой ропот. Оратор, выждав паузу,
набрал воздуха в легкие и сказал негромко, но создалось такое впечатление, что
он крикнул:
– Хватит! Больше мы не будем задавать себе горькие
вопросы, отныне мы переходим к действиям. Наше общество «Русское дело» недолго
будет тайным. Мы заставим прислушаться к себе даже союзников!
