Из «Журнала военных действий» отряда генерала Голофеева
Эпилог
Таким беспомощным и даже слабым Кеша себя еще никогда не
чувствовал — а искать поддержку и опору у Антона было бесполезно: тот
пребывал в том же состоянии. Для обоих это было впервые и оказалось хуже всего
пережитого и испытанного. Они так и сидели на лавочке, временами искоса
поглядывая друг на друга в надежде, что напарник ворохнется первым. И понимали,
что нельзя затягивать до бесконечности.
«Еще раз прокрутим про себя, — думал Кеша, которому
хотелось сейчас взвыть по-волчьи. — Мы поднимемся, Инга нам откроет, она
уже знает, это не будет для нее неожиданностью, и я скажу… Я скажу… Инга, это
не я придумал, это велел генерал, а он никогда не бросает слов на ветер.
Никогда. Мы вас никогда не оставим, понимаете? Никогда. Мы сделаем все, что понадобится,
мы поможем в чем угодно, я вам даю слово офицера, что у ребенка, когда он
родится, в документе будет записан отец, и все, что нужно, мы…»
Можно и так. Можно еще что-то придумать, веское,
убедительное, и это будет чистая правда, спецназ никогда не бросает своих. Она
поверит и будет права… только я-то, все это стараясь выговорить веско и
убедительно, каждую секунду буду помнить, что не нужны ей, по большому счету,
все эти слова, и не нужен Герой России (посмертно) майор
Уланов В. П., а нужен ей только Вовка Уланов, живой и невредимый, но…
Но его нет. И никогда уже не будет. Сколько фотографий ни
перебрали штабисты, не отыскали хоть одну, где Уланов был бы совершенно
серьезным. Так что и в музее боевой славы, и на памятнике он, так уж
получилось, будет хоть чуточку да улыбаться, и ничего с этим уже не поделаешь.
И уж никак нельзя говорить ей главное: что существует свой,
профессиональный счет, способный ужаснуть прекраснодушных гуманистов, но среди
профессионалов войны давно принятый и признаваемый без слов. Это печально и
жутко, что больше нет ни Уланова, ни Доронина, ни генерала Кареева — но по
жестокому большому счету спецназ в очередной раз победил. И хлор на город не
пошел, а те, кто был взят, всю оставшуюся жизнь небо будут видеть исключительно
в клеточку и никому никогда уже не причинят вреда. Вот главное. Спецназ остался…
— Ну что, господин капитан? — услышал он.
Вздохнул и ответил:
— Надо, господин капитан.
Они поднялись и долго шли к подъезду, до которого было
совсем близко — так, словно шагали по скользкому льду или минному полю.
…Есть гипотеза, что прошлое не исчезает бесследно, да и
будущее, в общем, уже произошло. Что время — не огонек, ползущий по
бикфордову шнуру, а некая линия, вдоль которой в одно и то же время существует
и прошлое, и настоящее, и будущее. Правда это или красивая фантазия —
неизвестно. Но если правда, то сейчас, именно в этот самый момент, где-то
невообразимо далеко отсюда все же сидит перед тусклой свечой совсем еще молодой
человек в расстегнутом мундире Тенгинского пехотного полка и привычно держит
гусиное перо, и на бумагу ложится:
Но я боюся вам наскучить,
В забавах света вам смешны
Тревоги дикие войны;
Свой ум вы не привыкли мучить
Тяжелой думой о конце;
На вашем молодом лице
Следов заботы и печали
Не отыскать, и вы едва ли
Вблизи когда-нибудь видали,
Как умирают.
Дай вам Бог
И не видать…
[7]
И это — самый знаменитый офицер российского спецназа.
…и если была бы сила, способная вернуть всех, они наверняка
не жаловались бы на неудачный выбор жизненного пути, ничего не хотели
переиграть и другой службы не желали бы. Они сказали бы только: помните нас…
Красноярск, сентябрь 2008
