— После восьмидесяти перестаешь стареть. Это теряет всякий смысл. А что с твоим глазом, девочка?
— Врезалась в такси. В Лондоне.
— И как съездила?
— Наверное, такси можно было поймать и более простым способом! Даже в Англии.
Мы смеемся. Я смотрю в его голубые глаза, которым восемьдесят четыре года. Какой удивительный человеческий орган — глаза! Глаза отца Уолли, сколько они повидали на своем веку…
Приступ паники. Сигнал тревоги.
А что, если Техасец прибыл на остров? И подкупил местных жителей. Денег у него больше, чем у семнадцати графств, вместе взятых!
Успокойся, Мо! Отец Уолли крестил твою мать. За столом в его гостиной они с Джоном столько лет разыгрывают шахматные баталии, которые свидетельствуют об их нерушимой дружбе. Если ты начинаешь подозревать жителей Клир-Айленда — значит, Техасец уже победил.
— А съездила вообще-то не очень, честно скажу вам, отец Уолли. Привет, Бернадетта!
Местная королева красоты подходит поближе.
— Здравствуй, Мо! Издалека?
— Да, даже дальше.
— Жаль, что опоздала на большую летнюю ярмарку. Столько народу понаехало — из Баллидехоба, из Скалла, даже из Балтимора приезжали. А один орнитолог из Норвегии по имени Ханс влюбился в меня. Пишет мне каждую неделю.
— Он прислал всего два письма, — успевает уточнить вылезшая из-за дырявой бельевой корзины маленькая сестра Бернадетты, прежде чем ее, несмотря на визг, препровождают обратно под прилавок.
— О! Знатная была ярмарка! — говорит отец Уолли. — А уж погода выдалась просто чудо, особенно для фастнетской гонки
[72]
. Правда, пришлось вызывать спасательный катер из Балтимора. Катамаран перевернулся. Может, будешь здесь к гонкам на следующий год?
— Надеюсь. Очень надеюсь.
— А Лайам приедет на выходные, Мо? — спрашивает Бернадетта.
Бернадетта слишком безыскусна, чтобы убедительно разыграть равнодушие. Она наматывает прядку волос на свой пальчик и не поднимает глаз.
— Лучше бы не приезжал. Неразумно прерывать занятия посреди осеннего семестра.
Отец Уолли как-то странно смотрит на меня. Или мой ответ прозвучал странно?
— Ну, довольно, не будем задерживать тебя, Мо. Ступай домой, твой муж заждался.
— А он дома?
— Час назад был дома, когда я заходил вызволить свою королевскую ладью из его двойного охвата.
— Побежала. До свидания, отец Уолли, до свидания, Бернадетта!
— Наука — как азартная игра, — частенько говаривал доктор Хаммер, мой университетский преподаватель. — На кону — тайны природы. Ошибки сбивают нас с толку, как шулеры. А мы, ученые, — в роли наивных простаков.
Великий датчанин Нильс Бор, гений квантовой физики, любил говорить: «Неверно полагать, что задача физики — объяснение того, как устроена природа
[73]
. Физика занимается только описанием того, как она устроена».
Оболганная, несложившаяся история моей родины — это результат изучения не подлинных событий, а сочинений других историков. Историки преследуют свои собственные цели, как и физики.
Воспоминания — потомки настоящего, которые рядятся в костюмы предков.
Кабинет Хайнца Формаджо сквозь стеклянный потолок заливало солнце. Вид из окна напоминал оперную декорацию. Горы, окаймляющие Женевское озеро, были задрапированы лиловым и серебристым. На берегу озера, возле какого-то нелепого сооружения с медным флюгером на крыше садовник-гном подстригал газон из зеленого сукна. Меркурий в крылатом шлеме рвался покинуть свой мраморный пьедестал.
Хайнц представил мне Техасца: «Это мистер Штольц». Тень его шляпы накрыла половину дивана. Он снял темные очки и изучающе рассматривал меня прищуренными глазами.
— Уйти из проекта сейчас — значит оставить его в критический момент, — убеждал меня Хайнц, — Вы — ключевая фигура в нашей главной команде, Мо. Это же не подработка по субботам, которую можно бросить в любой момент, потому что муха укусила.
— Я имею право на увольнение. Вчера я подала заявление. Прочтите мое письмо еще раз.
Хайнц — само добродушие:
— Мо! Я понимаю, что человек выдающегося ума подвержен метаниям и сомнениям. Такова его особенность. И меня порой одолевали сомнения. Я уверен, что и господина Штольца.
Хайнц оглянулся на Техасца, но тот, не разжимая губ, молча смотрел на меня.
— Сомнения пройдут, Мо, поверьте. Я вас умоляю подождать месяц-другой и не принимать радикального решения.
— Я уже приняла его, Хайнц.
Хайнц — изумление:
— Но куда вы поедете, Мо? А как же Лайам, мы ведь платим ему стипендию! Есть тысяча причин тщательно взвесить все за и против.
— Все взвешено. Мой сын сможет продолжить образование и без ваших денег.
Хайнц — шантажист-моралист:
— Вас переманивают, Мо, не так ли? Мы все получаем интересные предложения, когда работа близится к завершению. Почему вы позволяете себе поступать так эгоистично? К кому вы уходите?
— Я собираюсь выращивать репу в графстве Корк.
— Шутками не отделаетесь. «Лайтбокс» имеет право знать. Оборудование Европейского совета по ядерным исследованиям в апреле поступает в наше полное распоряжение. Данные из лаборатории в Сарагосе будут готовы через неделю. Перед исследованиями по квантовому распознаванию открываются новые перспективы. Почему же вы решили уволиться?
— Все объяснения в письме, — со вздохом ответила я.
— Неужели вы всерьез думали, что «Лайтбокс» занимается квантовым распознаванием забавы ради?
— Нет, не думала. Но я полагала, что «Лайтбокс» занимается квантовым распознаванием по заказу космического агентства. Так нам было сказано. И вдруг начинается война, и я узнаю: мой скромный вклад в общечеловеческую копилку знаний используется для того, чтобы убивать ракетами «воздух—земля» ту часть человечества, у которой недостаточно белая кожа.
— К чему этот мелодраматический пафос! Граница между мирными и военными приложениями аэрокосмических технологий очень условна. Посмотрите правде в лицо, Мо. Так уж устроен мир.
— Если кого-то провели на мякине и он жрал эту мякину четыре года, а потом разобрался, что к чему, он отказывается жрать дальше. Посмотрите правде в лицо, Хайнц. Так уж устроен мир.
Техасец шевельнулся, и диван скрипнул под его тяжестью.
— Мистер Формаджо! Мне ясно, что доктор Мантервари любит точность, — Он вальяжно растягивал слова, как человек, которого никогда не прерывают. — Я тоже уважаю точность. Как большой друг квантового распознавания, или, фамильярно выражаясь, «Краспа», я хотел бы нарисовать перед ней более точную картину. Вы позволите нам с леди потолковать с глазу на глаз?
