Улан-Батор гораздо больше, чем деревня у подножия Святой горы. Но все люди, которых мы встречаем, начисто лишены устремленности к какой-либо цели. Такое впечатление, что они, ничего не делая, ждут неизвестно чего: может, что-то откроется, или день закончится, или свет зажжется, или позовут есть.
Каспар поправляет лямки рюкзака.
— Да, «Тайная история Чингисхана»
[43]
меня к этому не подготовила.
Вечером Каспар уплетает за обе щеки баранину, тушенную с луком и специями. Они с Шерри — единственные обедающие во всей гостинице, расположенной на шестом и седьмом этажах потрескавшегося многоквартирного дома.
Женщина, которая подает еду, мрачно смотрит исподлобья. Каспар показывает на тарелку, потом приподнимает палец кверху — дескать, вкусно — и одобрительно улыбается.
Она смотрит на него как на сумасшедшего и торопливо отходит.
Шерри фыркает.
— Такая же приветливая, как таможенница.
— Опыт путешественника научил меня — чем более убогой является страна, тем грознее таможенники.
— Когда она показывала нам комнату, то смотрела на меня так, словно я переехала ее ребенка бульдозером.
Каспар выуживает клок шерсти из мясного блюда.
— Коммунизм в сфере обслуживания. Все совершенно закономерно. Пойми, она же здесь влипла крепко. А мы можем слинять отсюда в любой момент.
У него есть растворимый лимонный чай, купленный в Пекине. На прилавке стоит бутыль с горячей водой. Они пьют чай и смотрят, как над пригородом из юрт и костров восходит восковая луна.
— Расскажи-ка мне еще о своей работе в пабе, в Гонконге, — начинает Каспар, — Говоришь, он назывался «Бешеные псы»?
— Лучше ты расскажи о ненормальных, которых видел, когда торговал ювелиркой на Окинаве. Вперед, викинг, сейчас твоя очередь.
Сколько раз моим хозяевам казалось, что вот-вот начнется настоящая дружба! Все, что могу я, — только наблюдать.
Когда я подрос, то начал понимать, что в «моем» теле есть еще один обитатель. Из тумана красок и эмоций выпадали, словно роса, капельки знания. Я стал не просто смотреть, но научился различать и обозначать: сад, тропинка, собака, лай, рисовое поле, выстиранное белье на веревке под солнцем, обдуваемое ветерком. Эти образы возникали передо мной, как на экране, но почему — я не знал. Как будто включил телевизор, а там — бессюжетный фильм. Я прошел тот же путь, что проходят все люди — от великих до заурядных. В отличие от людей я помню пройденный путь.
Что-то происходило и по мою сторону экрана восприятия. Как будто радиоприемник медленно настраивался на волну, так медленно, что сначала звук был еле слышен. Вот так, еле-еле, пробивались ко мне ощущения, источником которых являлся не я. Лишь позднее я узнал их названия — любовь, верность, гнев, злоба. Я пытался определить их источник, поймать его в фокус. Я начал испытывать страх! А что, если этот другой — захватчик? Сознание своего первого хозяина я принял за яйцо кукушки, подброшенное в мое гнездо, и стал бояться, что птенец вылупится и вышвырнет меня. Я решил принять меры. Однажды ночью, когда мой хозяин уснул, я попытался проникнуть в его сущность.
Он закричал во сне, но я не позволил ему проснуться. Повинуясь защитному инстинкту, его сознание напряглось и выставило заградительные барьеры. Я не сдавался, напирал, грубее, чем следовало, — ведь я еще не знал меры своих сил. Чтобы изучить его воспоминания, я пробирался через сложные механизмы памяти и управления, выводя из строя огромные куски. Страх сделал меня агрессивным, хоть это и не входило в мои намерения. Я хотел только потеснить соперника, а не вытеснить.
Утром пришел доктор и установил, что мой хозяин не реагирует ни на какие раздражители. Внешних повреждений на теле пациента он, естественно, не обнаружил, но вынужден был констатировать коматозное состояние. В 1950-е годы в Китае не было аппаратуры для поддержания жизни таких пациентов, и спустя несколько недель мой хозяин умер, не приходя в сознание. Он унес в могилу разгадку тайны моего происхождения, которая, возможно, хранилась в его памяти. Это были мучительные дни. Я понял свою ошибку — захватчиком был я, а не он. Я пытался поправить причиненный ущерб, собрать заново разрушенные мной функции и фрагменты психики, но разрушить проще, чем восстановить. К тому же я тогда многого не знал. В результате разысканий мне удалось выяснить, что мой хозяин в свои худшие времена был разбойником на севере Китая, в лучшие — солдатом. Еще я обнаружил обрывки разговорных языков — позже идентифицировал их как монгольский и корейский, но читать и писать мой хозяин не умел. Вот и все. Определить, как я зародился и как долго пребывал в состоянии эмбриона, мне не удалось.
Я полагал, что если мой хозяин умрет, то я разделю его участь. Поэтому я сосредоточил все свои усилия на том, чтобы изобрести способ, который позже назвал переселением. За два дня до смерти моего хозяина я успешно осуществил задуманное. Моим вторым хозяином стал доктор, лечивший первого. Переселившись, я посмотрел на солдата со стороны. Мужчина средних лет лежал на грязной постели, прикованный к своему скелету. Я почувствовал вину, облегчение и могущество.
В докторе я пребывал в течение двух лет. Узнал много интересного о человеке и бесчеловечности. Научился читать воспоминания хозяина, стирать их и заменять новыми. Научился управлять хозяином. Человеческая натура сделалась моей игрушкой. Еще я понял, что в играх с ней нужно соблюдать меры предосторожности. Однажды я признался своему хозяину, что в его теле уже два года обитает бесплотный дух, и сказал, что готов ответить на его вопросы.
В результате бедняга сошел с ума, и мне снова пришлось переселяться. Человеческий разум — очень хрупкая игрушка. Хилый заморыш!
Прошло три дня. Вечером, как обычно, официантка шлепает на стол перед Каспаром горшок с бараниной, разворачивается и отходит прежде, чем он успевает выразить неудовольствие.
— Сегодня на ужин бараний жир! — лучезарно улыбается Шерри, — Какая приятная неожиданность!
Официантка трет тряпкой соседние столы. Каспар упражняет навыки самовнушения, убеждая себя, что у баранины вкус индейки. Я с трудом удерживаюсь от соблазна помочь ему. Шерри читает.
— Нет, какова советская демагогия! Это началось в сороковые, во время президентства Чойбалсана. В книге говорится: «Преимущество использования русского алфавита подтверждено практикой». А на самом деле имеется в виду — если ты используешь монгольский алфавит, тебя расстреляют. В голове не укладывается, как…
В этот момент во всем здании отключается электричество.
В окно проникает слабый свет от мутных звезд и от больших красных букв — за пустырем сияет кириллицей гигантский лозунг. Мы видим его каждый вечер, но так и не выяснили, что он значит.
Шерри рассмеялась и закурила. Огонек сигареты отражается у нее в глазах.
