Сажусь. Чайный зал «Амадеус» отходит на задний план, будто на экране видеокамеры.
– Госпожа Цукияма,– я ищу какую-нибудь любезность,– спасибо вам за письмо, которое вы мне прислали месяц назад.
Фальшивое удивление.
– «Спасибо»? Ирония – вот с чего вы начинаете, господин Миякэ?
Я оглядываюсь по сторонам.
– Э-э… на самом деле я ожидал увидеть здесь своего деда…
– Да, мы знаем. Ваша встреча была записана у него в ежедневнике. К сожалению, мой свекор не может прийти.
– О… понятно. Вы заперли его в шкафу?
Голос моей сводной сестры звучит как пощечина:
– Дедушка скончался три дня назад. Вот тебе.
Мимо проходит официантка с подносом, полным ватрушек с малиной.
Моя мачеха изображает фальшивую улыбку:
– Я откровенно поражаюсь, как в прошлый понедельник вы ухитрились не заметить, насколько он болен. Эта беготня туда-сюда под вашу дудку, эта дурацкая конспирация. Вероятно, вы страшно горды собой.
Какая чушь.
– Я не встречался с ним в прошлый понедельник.
– Лжец! – бросает моя сводная сестра.– Лжец! Мама уже сказала – у нас есть его ежедневник, куда он записывал встречи! Угадай, с кем он собирался встретиться здесь неделю назад!
Мне хочется заклеить ей рот клейкой лентой.
– Но в понедельник мой дед был еще в больнице.
Моя мачеха принимает позу руки-на-столе-голова-на-руках.
– Ваша ложь ставит нас всех в неловкое положение, господин Миякэ. Нам точно известно, что в прошлый понедельник мой свекор выходил из больницы, чтобы встретиться с вами! Он не спрашивал разрешения у дежурной сестры, потому что не получил бы его. Он был слишком болен.
– Я не лгу! Мой дед был слишком болен, чтобы прийти, и прислал своего друга.
– Какого друга?
– Адмирала Райдзо.
Мачеха и сводная сестра переглядываются. Сводная сестра сдавленно смеется, мачеха улыбается – ее рот растягивается в напомаженную ниточку. Эти губы целует мой отец.
– Тогда ты действительно встречался с дедушкой,– заявляет моя сводная сестра.– Но был слишком туп, чтобы узнать его!
Мое самообладание на пределе. Я перевожу взгляд на мачеху, ожидая объяснений.
– Это последний розыгрыш моего свекра.
– Зачем моему деду притворяться этим адмиралом Райдзо?
Моя сводная сестра стучит кулаком по столу:
– Он тебе не дед!
Я не обращаю на нее внимания. В глазах моей мачехи сверкает война.
– Он давал вам подписывать какие-либо документы?
– Зачем,– повторяю я.– Зачем моему деду выдавать себя за кого-то другого?
– Вы подписывали что-нибудь?
Это ни к чему не ведет. Забросив руки за голову, откидываюсь и изучаю потолок, чтобы успокоиться.
«Да, друг мой,– говорит мне Моцарт.– Ты влип. Но разбираться с этим тебе самому. Я тут ни при чем».
Нестерпимо хочется курить.
– Госпожа Цукияма, эта вражда вам так необходима?
– «Вражда»,– бормочет моя сводная сестра.– Милое выражение.
– Что мне сделать, чтобы доказать вам, что все, чего я хочу,– это встретиться со своим отцом?
Мачеха наклоняет голову.
– Успокойтесь, господин Миякэ…
Я не выдерживаю:
– Нет, госпожа Цукияма, я сыт по горло вашим спокойствием! Я не…
– Господин Миякэ, вы устраиваете…
– Заткнитесь и слушайте! Мне не нужны ваши деньги! Мне не нужна ваша помощь! И я не собираюсь вас шантажировать! Да с чего вы взяли, что я хочу вас шантажировать? Я так, так, так устал от беготни по этому городу в поисках собственного отца! Вам угодно презирать меня, прекрасно, я это переживу. Просто позвольте мне встретиться с ним – всего один раз,– и если он сам скажет мне, что не хочет меня видеть, так и быть, я исчезну из вашей жизни и начну жить своей собственной, как и должно быть. Вот чего я хочу. Больше ничего. Это так трудно понять? Я слишком много прошу?
Я опустошен.
Сводная сестра колеблется.
С лица мачехи наконец-то сходит ее невыносимая презрительная усмешка.
Кажется, я заставил их себя выслушать. А заодно и половину посетителей чайного зала «Амадеус».
– На самом деле, да.– Мачеха наливает себе и своей надутой, как поросенок, дочурке слабый чай из рифленого чайника.– Вы слишком много просите. Допустим, я принимаю ваши заверения, что вы не собираетесь причинять зло моей семье, господин Миякэ. Допустим даже, что я отчасти сочувствую вашему положению. Основного положения дел это не меняет.
– Основного положения дел?
– Об этом неприятно говорить. Мой муж не хочет с вами встречаться. Похоже, вы верите в какой-то заговор, цель которого – помешать вашей встрече. Это не так. Мы здесь не для того, чтобы сбить вас со следа. Мы здесь по воле моего мужа, чтобы просить вас: пожалуйста, оставьте его в покое. Он содержал вас не для того, чтобы посеять надежду на будущее воссоединение,– он покупал себе право остаться для вас никем. Это так трудно понять? Мы слишком много просим?
Мне хочется плакать.
– Почему он сам мне этого не скажет?
– Если в двух словах,– мачеха отхлебывает чай,– от стыда. Он стыдится вас.
– Как он может стыдиться сына, с которым отказывается встречаться?
– Мой муж не стыдится вашего происхождения, он стыдится того, чем вы занимаетесь.
Один из посетителей в конце зала неожиданно встает, отодвигая стул назад.
– Вы причиняете боль ему, нам, себе. Пожалуйста, хватит.
Официантка с размаху натыкается на стул. Чашки и ватрушки с малиной соскальзывают с подноса, и тонкий фарфор со звоном разлетается на куски под дружное «оооооооооо». Мачеха, сводная сестра и я вместе с ними наблюдаем за происшествием. Подплывает метрдотель, чтобы лично наблюдать за процессом уборки. Извинения с одной стороны, заверения, приказы, губки для чистки ковров, совки для мусора – с другой. Шестьдесят секунд спустя не остается ничего, что напоминало бы о великом ватрушечном кризисе.
– Хорошо,– говорю я.
– Хорошо? – переспрашивает сводная сестра.
Я обращаюсь к женщине, которую мой отец выбрал себе в жены.
– Хорошо, вы победили.
Она этого не ожидала. Я сам не ожидал. Она пристально смотрит мне в лицо, ища подвох. Никакого подвоха.
– Мой отец – просто тем, что сам он ни разу не пытался встретиться со мной или написать мне,– уже давно ясно дал понять, как он ко мне относится. Я… Я не знаю, я никак не хотел в это верить. А теперь передайте ему,– в прозрачной, как слеза, вазе стоит абрикосовая гвоздика,– привет. Привет и пока.
