– Ученые называют это «Эффектом Аи Имадзё».– Ее голос звучит так отчетливо, словно она в соседней комнате.– Светила психологии сделали все возможное, чтобы разгадать эту загадку, но так и не пришли к окончательному мнению. Почему, ну почему, стоит мне приготовить мужчине обед, как он тут же прыгает в первый попавшийся грузовик и сматывается из города?
Я не ожидал, что она будет шутить.
– Я пытался дозвониться до тебя утром.
– Было бы так удобно сказать, что в колебаниях моего настроения виноват старый друг диабет, но, по правде сказать, во всем виноват мой старый друг «я».
– Перестань, Аи, я был…
– Заткнись. Нет. Это была моя вина.
– Но…
– Прими мои извинения, или нашей дружбе конец. Подумать только, я – из всех людей на земле – читаю тебе лекции о том, как ты должен вести себя с твоей матерью.
– Ты была права. Мама позвонила мне из Миядзаки. Вчера вечером.
– Сатико говорила. Это хорошо, но то, что я оказалась права, не извиняет мои нравоучения. Все равно. Я сижу на своей табуретке для игры на пианино и крашу ногти на ногах. А ты где, лицо, скрывающееся от правосудия?
– Кормлю комаров перед придорожным кафе под названием «У Окатяна».
– В Японии десять тысяч придорожных кафе под названием «У Окатяна».
– Это находится между, э-э, ниоткуда и… никуда.
– Должно быть, это в Гифу.
– На самом деле я думаю, что так оно и есть. Один дальнобойщик подвез меня и высадил здесь, после того, как по телефону велел своему приятелю – по прозвищу Морской Ангел – подобрать меня, когда тот поедет в Фукуоку. До меня у него намечен кулачный бой с каким-то скрюченным техником с автозаправки, который позволил себе непристойные замечания насчет его жены.
– Молись, чтобы он победил без сотрясения мозга. Бедный Миякэ – застрять в фильме «Никкацу»
[143]
о дальнобойщиках.
– Это не самый быстрый способ добраться до Кюсю, зато самый дешевый. У меня новости.
– Какие?
– Поставь свой лак на пол. Я не хочу, чтобы ты оставила пятно на табуретке.
– Что случилось?
– Последние девять лет своей жизни я прожил в самой тихой деревне самого тихого острова в самой тихой префектуре Японии. Вокруг всегда было одно и то же. Дети всегда так говорят, где бы они ни жили, но на Якусиме это действительно так. С тех пор как мы виделись в последний раз, случилось то, чего никогда не случалось раньше. Это был самый фантастический день моей жизни. И когда я скажу тебе, кого я встретил сегодня утром…
– Судя по тому, как это звучит, мне нужно тебе перезвонить. Дай-ка свой номер.
* * *
– Эйдзи! – Она влезает на высокий подоконник и садится, обхватив колени руками. Бамбуковые тени раскачиваются и шелестят по татами и выцветшей фузуме.– Эйдзи! Иди сюда быстрее!
Я встаю и подхожу к окну. Зубная нить путается паутиной. Из окна бабушкиного дома я вижу парк Уэно, только все гуляющие уже разбрелись по домам. Но Андзю еще здесь, стоит на коленях перед останками древнего кедра. Я вылезаю наружу. Воздушный змей солнечного света, что принадлежит Андзю, запутался в ветвях на самом верху. Он сверкает темным золотом. Андзю в отчаянии:
– Посмотри! Мой змей зацепился!
Я становлюсь на колени рядом с ней – видеть ее в слезах невыносимо – и пытаюсь ее подбодрить:
– Так отцепи его! Ты чудесно лазаешь по деревьям!
Андзю испускает недавно усвоенный ею вздох:
– У меня диабет, гений, помнишь? – Она показывает вниз; ее ноги – как подушка для булавок, истыканная иглами для инъекций.– Освободи его, Эйдзи!
Вот почему я начинаю карабкаться вверх – мои пальцы впиваются в шкуру рептилии. Из дальней долины доносится блеяние овец. Я нахожу пару своих выброшенных носков, столь грязных, что спасению они не подлежат. Проходит целая жизнь, надвигается темнота, кружит ветер, прилетают вороны. Я боюсь, что воздушный змей солнечного света изорвется в клочья раньше, чем я до него доберусь. Где в этом вихре листвы может он спрятаться? Несколько минут спустя я обнаруживаю его на самой верхней ветке. Какой-то мужчина, все еще без лица.
– Зачем ты лезешь на мое дерево? – вопрошает он.
– Я ищу воздушного змея своей сестры,– объясняю я.
– Он хмурит брови.
– Охотиться за воздушными змеями важнее, чем заботиться о сестре?
Внезапно я осознаю, что оставил Андзю совсем одну – на сколько же дней? – в бабушкином доме, не подумав о том, что ей нужны вода и пища. Кто откроет консервы ей на обед? Мое беспокойство усиливается, когда я вижу, как обветшал этот дом: с карнизов свешивается кустарник, еще одна суровая зима окончательно его развалит. Неужели правда, что прошло уже девять лет? Дверная ручка со сломанным язычком бесполезно болтается – стоит мне постучать, дверь падает внутрь вместе с косяком. За стропилами тенью скользит Кошка. В моей капсуле лежит футляр от гитары. А в футляре лежит Андзю. Она не может открыть спасательные люки изнутри, и ей становится нечем дышать – я слышу ее беспомощный стук, я бросаюсь к ней, дергаю замки, но они так заржавели…
* * *
– И тут я просыпаюсь, и оказывается, что это был сон!
Морской Ангел так и сияет в отсветах приборной доски, весь в коже плюс жилет на шнуровке. Хриплый смешок, один, второй, третий. У него самые резиновые губы из всех, какими может – или могло бы – обладать человеческое существо. Я сижу в другом грузовике, который мчится сквозь дождливое гиперпространство. Мимо со скоростью света проносится дорожный знак – скоростное шоссе Мэйсин, «выезд на Оцу, 9 км». Часы на приборной доске высвечивают 21:09.
– Забавное это дело, сны,– говорит Морской Ангел.– Хонда рассказывал тебе свою лунатическую историю? Мешок дерьма. Все дело в том, что он внушает женщинам отвращение. Просто и ясно. Сны. Я специально читал о них. На самом деле никто не знает, что такое сны. Ученые не могут договориться. В одном лагере считают, что это ваш гиппокамп роется в воспоминаниях в вашем левом полушарии. Потом правое полушарие собирает все эти невероятные истории и соединяет их с образами.
Морской Ангел не ожидает, что я что-то скажу ему в ответ,– если бы меня здесь не было, он завел бы этот разговор с куклой Зиззи Хикару. «Выезд на Киото, 18 км».
– Мы скорее пишем сценарии, чем просто видим сны. Вот так-то.
По ветровому стеклу бредет покрытое пушком насекомое.
– Я тебе не рассказывал свою историю про сон? У нас у всех есть хотя бы одна такая. Мне было столько же лет, как тебе. Я был влюблен. Или, может быть, страдал душевной болезнью. Это одно и то же. Вот так-то. Она – Кирара ее звали – была такая изнеженная, комнатная девочка. Мы ходили в один плавательный клуб. В те времена у меня было клевое тело. Ее папочка был тайным лидером в одной фашистской организации. В какой? Ах, да, в Министерстве образования. Что ставило Кирару намного выше всех в моем классе. Но для меня это было неважно. Я был околдован. В школе я списал какое-то любовное стихотворение из одной книги. И получил поцелуй! У меня и сейчас осталась эта козлиная привлекательность Для прекрасного пола, перед которой тогда не устояла Кирара. Мы стали ездить на свидания к бассейну на машине моего двоюродного брата. Считали звезды. Считали ее родинки. Никогда раньше я не знал подобного блаженства и больше уже не узнаю. А потом до ее отца дошли слухи о том, как мы проводим время. Я не подходил на роль принца для его принцессы. Совсем. Одно слово Папочки, и она бросила меня, словно покрытый струпьями труп. Даже сменила плавательный клуб. Для Кирары я был всего лишь промежуточным блюдом, от которого отщипывают кусочек, а она для меня была целым меню в ресторане любви. Ну, я потерял рассудок. Сошел с ума. Я продолжал посылать ей стихи. Кирара не обращала на них внимания. Я перестал спать, есть, думать. Я решил доказать ей свою преданность, совершив самоубийство. Мой план был таков: добраться до Моря Деревьев у подножия Фудзи и наглотаться снотворного. Способ не оригинальный, я понимаю, но мне было восемнадцать, а у моего дяди в том лесу была хижина. Утром, перед отъездом, я отправил Кираре письмо, в котором писал, что не могу жить без ее любви и что у меня нет другого выхода, кроме как умереть, и описал место, где собирался совершить свой подвиг,– разве есть смысл умирать за любовь, если этого никто не заметит, правда? Сел на первый же поезд, сошел на тихой сельской станции и пошел к цели. Погода все время меняла настроение, я – нет. Никогда в своей жизни я не был так уверен в принятом решении. Я отыскал хижину своего дяди и пошел дальше, пока не вышел на поляну. Вот нужное место, подумал я. И угадай, что я увидел, высоко в воздухе?
