— Ну уж… Сочиняете, что ли?
— Да совершенно точно! Просто в те годы, когда археологи ее в Египте откопали, не было специальных технологий, вот и прослыла царица эталоном женской красоты. А недавно ее всякими лучами просветили… И что на самом деле оказалось? У Нефертити нос был картошкой, с горбинкой и загнут к губе. Представляете, что за носяра бедной фараонше достался? А еще полно морщин на лице, и глаза обыкновенные, и уголки губ вниз опущены… В общем, мастер перестарался с фотошопом посредством обыкновенной штукатурки… А мы теперь, пожалте, любуемся!
— Иван! Вы это все придумали, да? Ну, сознайтесь, только сейчас придумали?
— Ничуть… А чего вы так бурно и горестно среагировали? Правда, она всегда такая, Анна. Неказистая, грубая и обидная. Потому и не нравится никому. Обман всегда слаще правды. Видите, даже в те древние времена так было.
Она вдруг обиделась. Смешно сказать — именно за правду о Нефертити и обиделась. Будто он это про нее сейчас рассказал — с носом картошкой, с морщинами, с опущенными уголками губ… И вообще, что он себе позволяет, расселся тут, психолог доморощенный!
— Вы, наверное, считаете себя умнее других, Иван? Имеете право поучать, наставлять, советовать? Да кто вы такой? Я разве просила проводить со мной душеспасительную беседу?
— Нет, не просили. Это я сам, можно сказать, инициативу проявил. Не могу смотреть на трагедию человеческого надлома, так и тянет из нее за шиворот вытащить.
— Хобби у вас такое, да?
— Ну, можно сказать… Да вы не обижайтесь, Аня. Ничего особенного в моих посылах к вам нет. Просто помочь хочу. Нормальное человеческое чувство.
— Ага. Это называется — чужую беду руками разведу.
— Нет уж. Разводить свою беду вы сами будете, тут я вам не помощник. Зато теперь сможете к ней хоть как-то подступиться, ведь правда?
И полоснул своими острыми глазищами, и опять как бритвой внутри порезал. Потом отодвинул от себя чашку с кофе, нахмурил брови, кинул быстрый взгляд на запястье с часами.
— Идите, Иван. Вы торопитесь, я смотрю.
— Да. У меня работа срочная, статью надо сдать… Целый день за компьютером просидеть придется, еще и вечер захватить. А вы сегодня в кафе петь будете?
— Буду. Вы еще вчера у меня спрашивали.
— Да, конечно. Тогда давайте так поступим… Я вас после кафе встречу и домой провожу, идет?
— Ну, это совсем необязательно. И вообще… Зачем вы со мной возитесь?
— А вот вечером и расскажу — зачем… Спасибо за кофе, за гренки, все было замечательно! Не провожайте, я сам дверь за собой захлопну… До вечера, Анна!
Ушел, оставив после себя легкий запах мужского парфюма. Она лишь пожала плечами — странный человек… И вообще — что это было? То ли ей нахамили сейчас, то ли и впрямь пытались помочь? Нет, правда, странно. Бежит по утреннему холодному городу мужчина по имени Иван, чтобы провести с малознакомой женщиной душеспасительную беседу… Делать, что ль, ему больше нечего? Интересно, кто он, чем занимается? Нужно было спросить… Хотя какая разница. Можно и без любопытных вопросов обойтись. Пройдет неделя, она исчезнет из его поля зрения… Сколько дней-то осталось? Сегодня уже среда… Стало быть, четыре с половиной…
Так, нельзя сидеть сиднем. Время бежит, вот и утро уже прошло. Надо бы в супермаркет наведаться, холодильник совсем пустой. И на ужин Антошке что-то сварганить… А между делом переосмыслить, пережевать постулаты из той самой душеспасительной беседы. Как он сказал — развернуться в обратную сторону, пойти к истокам греха…
Переодеваясь в спальне, чтобы выйти в супермаркет, глянула на папирус с профилем Нефертити, висящий на стене в рамочке. Эх ты, красавица, я ж так гордилась… И шею так же старалась тянуть, и подбородок держать… А ты, вон, с носом картошкой. Да, нужно, кстати, картошки купить, не забыть…
Так и протекло время до вечера — в хлопотах по хозяйству. В сторону переосмысления и душеспасения мысли почему-то не двигались. Как только представляла себе мамино лицо, останавливались на полдороге, сбивались в хаос. Да, Иван прав, надо себя заставить, надо… Но не заставлялось почему-то, хоть убей! Трудно это. Так же трудно, как остановить идущий на полной скорости поезд. Слишком уж громко скрежещут тормоза, и вообще… Страшно сойти с рельсов. И страшно думать в другую сторону. Наоборот, тянет уголька привычных обид в топку подбросить, чтобы летел поезд дальше. Только вопрос — куда…
Даже в кафе, когда вышла на сцену и уселась на ступеньки, не получилось настроиться на романтический лад. Нет, пела, конечно, с удовольствием, но в зал почти не смотрела. То есть будто сама с собой разговаривала, и голос звучал тихо-тревожно и немного с надрывом. А когда запела алябьевскую «Нищую», даже чуть не расплакалась…
Какими пышными хвалами
Кадил ей круг ее гостей…
Нет, вовсе она не соотносила свою жизнь с этими строками. Просто под настроение пришлись. Видно, и посетителям кафе понравились — так дружно захлопали, когда улетели в маленький зал последние трагические аккорды:
Она все в жизни потеряла!..
Хорошо, что Ивана в кафе нет. А то бы, наверное, посмеялся над ее слезливой сентиментальностью. Сказал бы — себя жалеете, Анна… Вместо того, чтобы в изначальную точку греха двигаться — себя жалеете… И был бы прав. Жалость к себе — тот же уголек в топку бегущего на всей скорости поезда. Да, легко это все понимать, но так нелегко потянуть на себя рычаг тормоза!
Он встретил ее после кафе, как и обещал. Правда, припоздал немного. Вышла на крыльцо, а его нет… Даже растерялась поначалу. И, что греха таить, огорчилась. Стояла, оглядывалась, переминалась с ноги на ногу, как неприкаянная барышня, пока в свете фонаря не нарисовался знакомый силуэт.
— Простите, Анна, немного не рассчитал. Давно ждете?
— Да я и не собиралась ждать, бог с вами. Я только что вышла.
— Ну, вот и славно. Идемте. И возьмите меня под руку, а то опять поскользнетесь.
Молча вышли на освещенную улицу, она глянула в его усталое лицо. Боже, какая сосредоточенность. Идет и думает о чем-то своем, не имеющем к ней никакого отношения. Ушел в себя, и поминай, как звали. Зачем тогда провожать пошел? Не больно-то и хотелось…
— Вы, наверное, очень устали, Иван?
— Что? А, да, устал… Но это неважно.
И снова молчит, думает о чем-то своем. Так и до дома будут идти молча, что ли? Ладно, придется самой его тормошить…
— Так все-таки… Зачем вы со мной возитесь, Иван?
— Что?
Повернул к ней голову, глянул с удивлением. Под соусом этого удивления и вопрос прозвучал как посыл к некоторому с ее стороны кокетству. Фу, даже кровь к щекам прилила, так неловко стало.
— Утром, когда уходили, Иван, вы обещали… — начала вдруг пояснять неловко.
— Что я обещал?
